Шушера
Кафе, каких на свете миллиард.
На кассе очередь. Заминка, не иначе:
без денег и без пластиковых карт
старуха Просит пить, едва не плачет.
Одета бедно. Может, из бомжих,
а может, в коммуналке кто-то бросил.
Никак не обогреется, дрожит.
Голодная. Воды горячей просит.
Подумалось откажет продавец,
подумалось пошлёт старуху матом.
Но ей приносят фирменный супец.
И выпечку в пакете аккуратном.
Большое дело нескольких минут.
Однако время деньги! Два бугая,
которые всегда от пуза жрут
зашлись, негодованием пылая.
«Да как же так! Нельзя пускать бомжей!
Тем более, за столики нельзя им!
Фу, шушера! Прогнать её взашей!
Где спец по фейсконтролю? Где хозяин?»
А что же отвечает продавец?
Он отвечает: «Верно говорите,
в кафе приличном шушера не ест,
прошу уйти Охрана, проводите».
Бугаи то белы, а то красны,
упёрлись, книгу жалобную взяли!
На фоне красноты и белизны
спокойный появляется хозяин.
Бросает взгляд на очередь, на зал,
и молвит, проницательный как Будда:
«Сотрудник наш всё правильно сказал,
здесь шушере не место, прочь отсюда».
Саранча
Саранча себя поставила поверх
естества, благоразумия и смысла,
так и алчет всё разделать под орех,
ураганом одержимости нависла.
Замерла, и безоглядно понеслась,
оставляя за собой то сор, то пустошь,
саранча не ест помалу, только всласть,
это противоестественно но вкусно ж!
Саранча себя поставила поверх,
ну а я тогда зайду с другого бока,
и разделаю кого-то под орех,
что для хламо саранчапиенс жестоко.
Этот кто-то я, по кличке Саранча,
я сейчас его спасу из урагана.
А потом, уже с размахом, сообща,
порезвимся, оторвёмся непогано.
В смысле, выдернем ещё кого-нибудь.
И ещё кого-нибудь. Они продолжат.
Так и сделаем погоду по чуть-чуть,
оставляя непогоду на подошвах.
Я рождён по любви
Я рождён по любви между связками стрел,
за могучей курмышской стеной,
и поэтому я не спеша рассмотрел
горизонты ночной и дневной.
Если ворог орущий к стене подойдёт
запущу ему в око стрелу,
рукописным пером подметя узкий дот
унесёт она пыль к помелу.
Если нищий бродяга с поющей душой
постучится с другой стороны
из больших караваев дам самый большой,
потому что амбары полны.
Если ворога дух не уймётся, и мне
показаться бродягой решит
через око второе пришпилю к сосне,
остудиться в морозной тиши.
Не забыв академию пушечных дел,
я найду в чёрством хлебе ядро,
если кто-то ядра в черепок захотел
и подкрался, опять же, хитро.
Памятуя науку ветлужских лесов,
рецептурники южной тайги
сыроег насолю, если хил колосок
с удобрения бабы Яги.
После курса латаний кармана страны
никакая мне брешь не страшна,
нет износа душе, благо нити даны,
из крапивы, когда не до льна.
Ярославский олень дикий мёд на рогах
притаранит, а я и не ем:
стала жизнь для знакомой пчелы дорога,
пусть ей будет поменьше проблем.
Был в богатой Москве пил, курил, не дышал,
той Ягой обернулась она.
Слава Богу, чихнул, за кольцо сделал шаг,
показалась родная страна.
А когда теремок мой старинный горел
и победен был ворога ор
я дубравой дышал на заречной горе,
где за церковью прятал топор.
Нет посадки тебе за нетленной стеной
не летай тут, карга, не труби;
молодей, потребляй добрый плод наливной
и, глядишь, заживёшь по любви!
Фильм
Фильм Советская Россия.
Смена облика страны.
Александра и Клавдия
в полумраке рождены.
Ничего. Растут девчонки.
Не знакомы до поры.
Клей на плёнке. Звук нечёткий.
Мрак. Войны проклятой рык.
На войне Иван и Коля.
Пареньки. Бойцы. Мужья.
Не взята и бабья доля
тенью облака-ружья.
В ястребином хищном гвалте
долгожданный шум сорок.
Мир! И Шура в нём бухгалтер.
А Клавдия педагог.
На работе, дома, всюду
честный вклад и скромный быт.
Лишь на счастье бить посуду
каждой ангел пособит.
Год за годом. Год за годом.
Время детушек женить!
Вопреки двойным заботам
вдвое крепче вьётся нить.
Старший сын Клавдии, Юрий,
Галю выбрал из невест.
Не сдержать Галчонка Шуре,
не в ущерб любви семестр.
Пара оба педагоги,
будут лекции читать.
Вот и внук встаёт на ноги!
Просит он, Сашок, тетрадь.
Подоспел ещё внучонок.
Бог ты мой так это ж я!
Я, задумка тех девчонок,
жизнелюб, как их мужья.
Мы подарены их детям,
всей ватагой им самим.
Дальше больше, плёнка в цвете.
Хоть страны не сохраним
Спят в земле сухой пушистой
обе бабушки мои.
Сердце в совесть бьёт ершисто:
далеко я от могил.
Далеко. А всё ж бываю,
появляюсь рассказать,
чем расту, в чём прозябаю,
что за фильм смотрел опять.