Корлион, выдохнула светловолосая молодая женщина (ей было не больше тридцати пяти лет) в белой просторной рубахе. Фух, ну и высоко же ты забрался.
Старая привычка, слегка улыбнулся тот. Привычка смотреть на всех свысока.
Ты всегда так строг к себе, удивленно улыбнулась Линна, проведя рукой по своим коротким золотистым волосам.
Она идеально вписывалась в общую картину Нуламы: отзывчивая, скромная, добрая. Голубые глаза и светлые волосы придавали ей какую-то особую воздушность, а милое лицо с мягкими чертами довершало образ поистине небесного создания. Линна приглянулась Корлиону с первого же знакомства, еще бы не ее жених
Я мало тебя знаю, продолжила она, но мне кажется, ты преувеличиваешь свои недостатки. Ты всегда так мил
Надеюсь, что эта планета сможет залечить мои раны, Трион приложил ладонь к колющему сердцу. Ты действительно не знаешь, что осталось в моем прошлом, оно и к лучшему.
Улыбнувшись, Корлион отошел от балконных перил и аккуратно протолкнул Линну в комнату.
Ты останешься на чай? поинтересовался он.
Нет, извини, торопливо заговорила гостья. Меня ждет Вайтен, мы собирались прогуляться по Вечному саду, это за дворцом Небесного Ока. Я, собственно, хотела узнать твои планы. А то мог бы примкнуть к нам.
Я Корлион замолчал, почувствовав неприятное давление в глотке. Раньше с ним такого не случалось, но ведь и с Элеонор он сошелся еще в детстве. Это было что-то необъяснимое, что-то высокое. А сейчас он не имел возможности получить ту, что ему приглянулась. Любовь ли это была или эгоизм? Я не смогу, поспешно добавил Трион, наскоро сочинив отговорку. Лан-ао просил заглянуть к нему через полчаса.
Жаль, я думала не важно. Тогда встретимся вечером за общим ужином.
Разумеется, совладав с чувствами, Корлион насильно поднял уголки рта, как только получилось.
Линна обняла его, дружески поцеловала в щеку и вышла, шурша по полу длинным одеянием, которое вполне могло сойти за накидку почетной жрицы. Корлион проводил ее взглядом, минуту простоял в тишине, затем его потянула к шкафу в дальнем углу комнаты непреодолимая сила. Он не стал сопротивляться. Отодвинув податливую створку дверцы ладонью, бывший властитель Антореля вытащил черную маску в форме черепа. Ее и меч с двойными складными лезвиями, между которыми имелся узкий зазор, он давно оставил в шкафу и почти не возвращался к нему. Тут ему не нужны были ни оружие, ни символ власти и страха Лидера. Однако ему вдруг захотелось подержать в руках гладкую, лоснящуюся Маску, видевшую немало крови своими красными фасеточными глазами. Он смотрел на нее заворожено, потеряв счет времени.
Чего уставился? спросил ехидный голос демона Лерроха.
Корлион вздрогнул, череп выпал из его пальцев и звякнул об пол.
Показалось, просто показалось, он ушел, пробормотал он, накрыв лицо ладонью. К Лан-ао мне действительно надо.
Все так, демон ушел, оставив напоследок в качестве вечного проклятья свою кровь течь в жилах бывшего носителя. И, тем не менее, он перестал терзать Корлиона. Только след после их непродолжительного слияния отпечатался надолго, пробуждая странные видения и голоса.
Корлион вернул Маску, умылся в фонтанчике со словно светящейся, хрустальной водой, затем переоделся из домашней накидки в белые рубаху, подпоясанную мягким золотистым поясом, и просторные штаны. Намари не настаивали на определенной одежде гостящих в их городах людей, похоже, они даже не заметили бы, если кто из них выйдет на улицу голым. Для этих существ понятия простых смертных казались лишним грузом. Но Корлион, как особа правящего рода, не мог позволить себе разгуливать по улицам столь прекрасного города так, будто только что проснулся. А уж встречаться с уважаемым наставником!
На улице его встретил сияющий диск солнца, будто специально приставленного к этой планете, дабы озарять его своим божественным ликом. Корлион видел всего два солнца: на Антореле и на той планете, куда его занесла судьба; и им обоим было далеко до здешнего. Он даже закрыл глаза ладонью, чтобы позволить им приспособиться. Это было оправданным поступком, если подумать, однако вместе с тем в голове Триона зародилась мысль, что это солнце слишком велико для него, а этот мир света отторгает порождение тьмы, которым он едва не стал