Безукоризненная вежливость Холмса ни в коей мере не компенсировала его ледяной холодности.
Я еще раз вежливо поклонился, Лестлейд у двери приподнял свое неизменное клетчатое кепи, достал блокнот, и дальше все время, что-то непрерывно строчил в нем на протяжении всей нашей последующей беседы.
Благодарю вас, мистер Холмс, начала графиня, и мы впервые услышали ее глубокий, полный достоинства, достаточно низкий, грудной голос. Благодарю вас, сэр, за правильно выбранный и, единственно возможный в такой ситуации, тон нашей беседы. Ваша исключительная вежливость и, несмотря на известные вам обстоятельства, уважение к моему титулу и возрасту, заставляет и меня, со своей стороны, проявить в ответ максимальную откровенность в освещении интересующих и, к моему безграничному изумлению, откуда-то известных вам приватных событий моей жизни пятидесятитрехлетней давности. В своем письме ваш брат, сэр, Майкрофт Холмс, просьбам которого я, в силу известных обстоятельств, о которых умолчу, отказать никак не могу, написал мне, что вас интересует. А именно все то, что произошло в Петербурге в период времени заключенный между днем смерти, известной вам графини***, бабушки моего, ныне покойного мужа, графа Петра Александровича Томского, и вплоть до момента нашего с мужем отъезда из России в Англию, которую ни он, ни я, ни разу не покидали с тех пор. Сразу же хочу ответить и на поставленный им в письме прямой вопрос, голос графини предательски дрогнул, но она справилась со своими чувствами и продолжала:
Вопрос о существе того препарата, который был тогда применен. Этот флакончик привезли из Индии, и содержал он смесь некоторых одурманивающих алкалоидов, малых количеств яда кураре с добавлением вытяжки из каких-то восточных растений.
Мы с Холмсом понимающе переглянулись.
Единственно, что я хочу еще вам сказать, господа, чтобы окончательно закрыть эту тему, так это то, что события, о которых вам надлежит сейчас услышать, являются для меня самыми ужасными и трагическими на протяжении всей моей, богатой на разные превратности и, поверьте, непростой жизни. Но в этом, господа, голос ее опять дрогнул от волнения, не люди, а теперь только Бог мне судья
А может и сам дьявол, вдруг закончила она после небольшой заминки со странным смешком. И, если бы не заботы о Лизе моей юной воспитаннице
Голос ее задрожал еще сильнее, но она тут же взяла себя в руки, а, впрочем, к делу, господа
Рассказ графини Томской
(составлен мною по памяти, с использованием записей,
сделанных инспектором Лестлейдом в своем блокноте. (Кстати, почерк отвратителен!)
На следующее утро, джентльмены, после той, известной вам трагической ночи, все уже знали, что старая графиня скоропостижно скончалась, а уже ближе к вечеру Поль вернулся с секретного совещания, устроенного самыми близкими родственниками графини, на котором доверенным лицом покойной было зачитано ее последнее желание. Через него мне и стало известно, что дела ее были, не так уж и хороши, как все думали, а вернее, совсем даже не хороши. Оставшийся ей после смерти мужа действительно огромный капитал, брошенный на протяжении последних двух десятков лет, на попечение людей, мягко говоря, недобросовестных, а проще настоящих ворюг и стяжателей, был практически полностью разграблен. Тоже немалая ее недвижимость, разбросанная по разным местам, находилась в полнейшем запустении, и требовала многолетней скрупулезной работы по ее приведению в надлежащий порядок. В частности, огромный дом, в котором графиня жила со всей своей многочисленной челядью, давно был заложен, часть загородных имений надлежало срочно продать за долги, ну и все остальное в таком же роде
Родственники покидали это собрание со скорбным видом, и не потому, что им жаль было вздорной старухи, а исключительно потому, что хотя они и предполагали, что дела ее не так уж и хороши, но не думали, что все выйдет таким неопределенным и запущенным, а потому почти безнадежным.
Поль вернулся оттуда грустным и осунувшимся, потому что начинать новую, самостоятельную и свободную жизнь, как мы с ним планировали, в таком финансовом его положении было решительно невозможно. Наступили дни какого-то безысходного уныния. Тому причиною было, конечно, и совершенное нами это ужасное злодеяние. Мы даже как-то немного стеснялись видеть друг друга и говорить об этом. Я, сказавшись больной, все больше сидела дома, не совершая ни прогулок, ни выездов, ни визитов. Что было с Лизаветой Ивановной в те дни мне доподлинно неизвестно. Из письма же, полученного от нее, накануне мы договаривались, что утром я должна буду получить от нее полный отчет обо всем происшедшем в доме старой графини после их приезда с бала, я в подробностях узнала о том, что произошло там той страшной ночью.