Но Антон, разом посерьезнев перед новым большим спуском, опять начал:
Саш, а то, что здесь ты не забыл, надеюсь?
Саша, память напрягший, спросил:
Подскажи-ка мне, что?
Ты не помнишь разве?!
Ни-и, нипочем.
Ах, постой; я спутал, извини: в этот раз, это ведь, мы были без тебя Да, извини меня
А кто был? Когда?
Ну, Валерка, Толька, я втроем. На лошадке нашей. На Гнедой.
И что было? пытал брат настойчиво. Хоть намекни. Бляха медная
То же самое, что началось уже везде. Разве тебе не понятно?
А-а-а Поймал!
Вон Наташа лучше про все скажет
Нет, и я сам представляю хорошо Не будем
А Наташа в это время молчаливо тянула санки за веревку, не встревала в их переговор. Тем сильней пугалась чего-то Анна:
Где Валера был, Антон? Вы о чем, скажите мне, прошу Все-таки я ваша мать
И Антон вроде бы не уклонился от ее вопроса, но ее заверил, что они не станут больше ее беспокоить; он проговорил затем почти по-взрослому, как и подобало сыну, ставшему в семье за старшего по мужской-то линии:
Мам, ты не волнуйся понапрасну, право; просто я же говорил: мы толкуем о своих делах давнишних, ты поверь. И нацелил зорко пристальные глаз на то бесприметное, сглаженное белой насыпью, и одновременно жуткой место у развился, чуть пониже ее
XVII
Точно: втроем они Толик и ссорившиеся с ним все чаще и между тем, несмотря на всю непримиримость, неразлучные с ним (по нужде и обстоятельствам) Валера и Антон по октябрьскому мягко заснеженному первопутку (благо и пока еще колхозная Гнедая принадлежала и, стало быть, могла служить им в хозяйстве) приехали на розвальнях сюда, в лесок, за дровами. Чтобы выжить в немецкой оккупации, нужно было начинать с чего-то жить, хотя все окружающее, вместе с самим воздухом, казалось, стало уж совсем иным, чем прежде, будто бы насмешливым, обманчивым, заведомо призрачным; хотя с прежней красочностью никли к земле пучки увядшей травы и кусты под снежным налетом, а над сонно стывшим перелеском сказочно вились, опускаясь, новые снежные пушинки; хотя умная с запалом лошадь по-прежнему легко катила их и широкие полозья дровней, оставляя за собой блестящие полозницы, приятно шелестели по твердому снегу; хотя всем им нравилось так ехать, полусидя на охапке подстеленной соломы и понукая изредка лошадку.
Неисправимый Толик (для него все было трын-трава, хоть кол на голове его теши), кинув окурок, разглагольствовал самонадеянно:
Эх, пожить бы так годков, может, двадцать!
Ну, и что бы ты сделал? с неприязненностью зацепил его тут Антон.
Что? Многое: кой-что моя первейшая мечта шикарный дом отгрохать, огородить его со всех сторон, чтобы не было к нему подступа ни для кого, и ворота поставить, да такие, чтобы, знаешь, можно было прямо к самому дому подъезжать на автомашине.
Братья Антон и Валера засмеялись.
Дудки! Сивый бред! Можешь не надеяться на это скоро немцев все-таки турнут, турнут отсюда в зад коленкой!
Черта с два!
Да-да!
Они с могучей техникой; отлажена она у них на ять; они только потому и прут безостановочно, если знать хотите..
Ну, еще посмотрим
А с Гнедой, я говорю, жить нам можно преотлично. Не тужить Ну, вы поглядите ж, сколько мы дровишек наложили в дровни Для себя же Сами будем пользоваться этим, а не кто-нибудь еще Фантастика
Да и смолк Толя вдруг оттого, что на подъеме проходившего стороной большака, за прореженной лесной комой, за железной дорогой, еще не действовавшей, зафырчал мотор автомашины и что она, выбеленная, малозаметная, взобравшись, тотчас резко стала почему-то. Приблизительно с километр белое расстояние отделяло ребят от машины, снежок легкий крапал, и сквозь тонкие штрихи ветвей было смутно видно, что из нее механически повыскочили живчики тонкие темные фигурки немцев!
Незамедлительно затем раздались хлопки-выстрелы: бах! бах! бах! Но с чего бы вдруг? И там, вдали, будто кто-то споткнулся и упал. Или это показалось только?
Жуть взяла
А назавтра братья, уже проезжая на дровнях мимо этой-то развилки с большаком, с содроганьем увидали, что на приснеженной горке лежал навзничь почернелый, закостенелый труп в знакомой шинели серой. Подняты колени, точно боец этот (пленный или окруженец) еще делал последнюю попытку подняться навстречу смерти; и отвесно к глухо затянутому небу поставлены грузные обнаженные руки с крепко сжатыми кулаками выходило, он, и мертвый, слал проклятье вторгшимся убийцам.