Так все незаметно лезло и накатывалось на ум Анны.
В перемещательном движении людской колонны все было однообразно. И погода не менялась оттого, что пробрызнул день. Небо не было голубым. А снег тем не менее точно светился весь изнутри нежнейшим голубовато-синим свечением, наполнявшим воздух, что создавало необычайную иллюзию пространства, его глубины и там, где ничего похожего вовсе не было. В холодной пелене беснующе-упругого пространства, калившего лица, безостановочно качались, двигаясь колонной, взгорбленные и взбеленные плечи, спины выселяемых; порой тупорылые немецкие автомашины, обдавая газом, и темные узкие фургоны оттесняли их в кювет, набитый сыпуче уплотнившимся снегом с характерным ровным блеском. Однако мало-помалу ходьба на расчищенном и накатанном большаке разогрела кровь; оттого, наверное, Анна капельку взбодрилась и хоть слабо, все же обнадежилась той верой, что и это должно ими превозмочь. Полюшка права: многое уже хлебнули и покамест выжили, не окачурились Даже вроде отступилась от нее, Анна вслушалась, да, отступилась от нее заунывная, вихрившаяся и было досаждавшая ей, музыка метельная. Но, возможно, Анна и взбодрилась потому, что им предстояло вскорости, она подумала, пройти деревню Медведево, в которой она, вероятно, сможет получить, расспросив кого-нибудь, какую-нибудь весть о сыне, она теперь думала о нем больше и первее, чем о муже своем. Может, они как раз следуют за ним где-нибудь сойдутся-скрестятся их пути, надеялась она.
Ей уж рисовалось зримо то, как они в Медведево входили, под деревьевые своды, и как высыпали к ним из полузаколоченных из навстревоженные бабы, старики; набожно те крестились, ближе подходя, чтоб узнать:
Откель вы, горемычные? Чьи ж вы будете?
Мы ромашинские.
Из Ромашино?! Ей-ей! Значит, наша очередь теперь за вами: тоже заоблавят, заскребут и нас
Они всех повыгоняют. Приготовьтесь в этому заранее.
Двумя днями раньше тоже гнали дальних
А вчера не погоняли мальцев наших?
Родненькие, видели мы, чай: провели мальчонков, мужичков. Это ваши, стало быть?
Слышишь, Полюшка?..
Чувствую
Мужчинки, те будто б сторонились ребятишек как бы они, недоросли, не были для них обузой.
Верно, схоже. Мужички-то сами себе отставные больно берегут себя. А куда же их погнали, вы не знаете? Мы ведь матери ихние..
Нет, простите, милые; не сказал никто, сердешные.
«Да, не зря я думаю, что он там, кругом один, без товарищей» почти вслух проговорила себе Анна.
И опять усилился в ее ушах вой ветряной. Он усилился вместе с напряженным гулом телеграфных проводов они, выселенцы, только что миновали знакомо полосатый перекрещенный столб и шлагбаум переезда с темно-зелеными снегозащитными елями и коричневатой железнодорожной будкой. Все было тут порушено, повержено.
И опять, Анну озадачили Саша и Антон своим загадочным полунамеком переговором на ходу. Что такое они скрывали от нее наверняка?
Вот они-то, вопреки всему, было видно, не кручинились от этой участи своей, а по-веселому старались только умно экономить силушки. Так, на спуске они снова подсадили Верочку на санки, взяв ее от Анны и отстороня Наташу, сами встали на полозья и поскольку все спускались почти бегом, не удерживаясь на наклоне, так и съехали на санках своим ходом вниз. Чем очень довольны были: потешались оттого, что придумана будто бы игра.
Но Антон, разом посерьезнев перед новым большим спуском, опять начал:
Саш, а то, что здесь ты не забыл, надеюсь?
Саша, память напрягший, спросил:
Подскажи-ка мне, что?
Ты не помнишь разве?!
Ни-и, нипочем.
Ах, постой; я спутал, извини: в этот раз, это ведь, мы были без тебя Да, извини меня
А кто был? Когда?
Ну, Валерка, Толька, я втроем. На лошадке нашей. На Гнедой.
И что было? пытал брат настойчиво. Хоть намекни. Бляха медная
То же самое, что началось уже везде. Разве тебе не понятно?
А-а-а Поймал!
Вон Наташа лучше про все скажет
Нет, и я сам представляю хорошо Не будем
А Наташа в это время молчаливо тянула санки за веревку, не встревала в их переговор. Тем сильней пугалась чего-то Анна:
Где Валера был, Антон? Вы о чем, скажите мне, прошу Все-таки я ваша мать
И Антон вроде бы не уклонился от ее вопроса, но ее заверил, что они не станут больше ее беспокоить; он проговорил затем почти по-взрослому, как и подобало сыну, ставшему в семье за старшего по мужской-то линии: