Его вдруг охватило совершенно неуместное для похорон возбуждение. Он вспомнил рощу, ее гостеприимные бедра, шелковую кожу груди. Кровь бросилась ему в лицо. Он не хотел, чтобы крышку гроба заколачивали он хотел снова ее целовать, почувствовать вкус ее губ Он не сводил глаз с ее плоского живота, обтянутого шелком и вдруг едва не заорал от ужаса. Там, в ее животе, что-то явственно шевелилось, слегка приподнимая покрывало. Он пригляделся да, это было именно в животе. За суетой этого никто не видел как будто кто-то стучал изнутри маленьким кулачком
Дохнув перегаром, рабочий отодвинул его в сторону и накрыл гроб крышкой. Женщины взвыли.
* * *
Я был уверен в том, что она жива. И не просто жива в ней живет ребенок. Наш ребенок.
Я должен был ее спасти. Их обоих. Нас троих.
Я знал, что мне без нее не жить. Она являлась ко мне постоянно не просто снилась. Юленька мерещилась мне в каждой проходящей мимо девушке. Она стояла перед глазами, стоило их закрыть. Она сидела передо мной на занятиях и мне стоило большого труда не заговорить с ней. Потом наваждение пропадало, и я видел, что место рядом с Яной по-прежнему пустое.
Мама, кажется, заметила, что со мной творится что-то не то. Сначала она пыталась разговаривать на разные темы как я понял, подозревая широкий диапазон типично материнских версий: от влюбленности до наркотиков. В первом она была права, но я не подавал виду и гадко хихикал в ответ на ее домыслы. Потом она отвела меня к врачу какому-то придурковатому дедуле, который заглядывал мне в глаза, крутил пуговицу на моей рубашке и задавал идиотские вопросы. Впрочем, с мамой он тоже вел себя как идиот и тоже пытался что-то крутить у нее в районе живота. Толк, однако, от него был: кажется, он убедил маму в том, что у меня сложности юного возраста. До свадьбы пройдет.
Стоило мне лечь в кровать, как мне начинало казаться, что Юленька лежит рядом. Живая. Теплая. Нежная. В тот момент, когда я засыпал, я уже был уверен, что мне не кажется я даже был озабочен тем, чтобы мама не вошла в самый важный момент. Юленька была не просто живой она была моей женщиной. По ночам у нас происходило то, что до этого не могло мне и на ум придти: она оказалась страстной и изощренной развратницей. Я просыпался под утро в поту и сперме, с промокшей от слюны подушкой, с бедрами, исцарапанными ногтями чьими?
И в этот момент ко мне приходило осознание того, что на самом деле она лежит, заваленная землей, в тесном гробу. Живая. Беременная. Голодная. Последний момент меня почему-то особенно нервировал.
Через три недели после похорон я решился пойти к ее могиле. Не знаю, почему я не сделал это раньше вероятно, слишком тягостными стали для меня похороны. Могила была усыпана живыми цветами совсем свежими. Я цветы не принес я пришел не на могилу, а к любимой. А ей цветы никогда не нравились.
Именно там, сидя на наскоро сколоченной скамеечке и глядя в ее улыбающиеся глаза на фото, я и сформировал свой план. План был хорош. В нем были только два сложных пункта. Мне мешала мама. И мне нужна была ее машина.
Фотографию с памятника я отодрал перочинным ножом.
В прошлом году мама как раз в июне уехала на море. Как я потом случайно выяснил, с дядей Сережей. Вернее, это я лет восемь назад называл его дядей тогда он был другом отца и часто бывал у нас в доме. В тот раз мать предупредила меня за двое суток, оставила полный холодильник продуктов и исчезла на две недели.
Для нее и для меня было бы лучше повторить этот маневр. Но она, похоже, была в разладе не только с дядей Сережей, но и со своими официальным хахалем Вальдемаром, престарелым пузатым папиком, который не по годам называл меня «шкетом» и вкусно ароматизировал пространство коньяком. По ней это было сразу видно она была нервной, рассеянной и постоянно красилась.
Да и к черту все. На подготовку к первому этапу плана ушла неделя я исчертил тонну бумаги и обдумал все до мелочей. Технологию процесса я изучил еще лет пять назад по детективам как будто чувствовал, что мне это потребуется.
Теперь все зависело от мамы. Обычно в таком настроении у нее просыпалась обостренная любовь ко мне, а потому можно было рассчитывать на успех. В четверг вечером, когда она в очередной раз красилась, я невинным голосом сказал: