Ну-ну, и будем сидеть у твоём городе голожопые на нетопленой печке лапу сосать и слушать твое радиво вставила Катерина.
А к радиву потом понакупляю пластинок мечтательно продолжал Гавриил, пропустив замечание мимо ушей. И заживем, как о то белые люди А потом, дасть Бог, еще и на гармошку накоплю
«Даст» Он тебе накопить, как раз С твоими элиментами
Та скока тебе раз о то говорить, не с «элиментами», а с «алиментами»! Грамотейка, язви Метрики я еще учера о то выписал ей, о-от кивнул он в сторону младшей дочки. Так шо, теперь они усе утроём о то при документах
Как хоть у метриках там её записали?
Та как мать сказала, так и записали.
Как она сказала?
Так Ольгою жеш, а шо такое?..
Та говорила она, када приезжала, шоб Ольгою Мы то попривыкли уже ее Манькою та Кланькою. Вот и получаитца, шо ей еще тока два года, а у ней уже аж три имени, усмехнулась Катерина, взглянув на младшую. А, када родилася какова числа записал?
А, как та стара сказала, так и записал: тринадцатого ж мая пиесят восьмого. Та я ж ей шо не батько, и сам о то не помню, када она родилася?
Вапще-то, двенадцатого ночью, а не тринадцатого. Хотя, во второй раз как раз, наверна, и тринадцатого
Та я ни гада не слышу, шо ты там о то бормочешь себе под нос буркнул Гавриил и продолжил напевать, Ветер за кабиною
Канешна, услышишь ты Или, може, думаешь, шо в тот проклятущий день совсем мою память повышиб?.. с горечью промолвила жена.
Но Гавриил смолк, и оставшийся путь до самого Атбасара они больше не проронили ни единого слова.
Катерина освободила онемевшую руку из-под уснувшей у нее на коленях младшей и расправила подол платья. Устроив ребенка поудобнее, она некоторое время разглядывала в полумраке кабины ее черты, и незаметно для себя погрузилась в воспоминания уже более чем двухлетней давности
Доброе утро, дочка! Я видела как ты с вечера, еще вроде как «тяжелая» была, когда на речку-то с коромыслом бежала А сейчас, чуть свет, с ведрами-то полными, но сама «пустая» И с кем же тебя поздравить-то?
Катерина едва удержалась, чтобы не сказать невесть откуда появившейся в их крохотном степном поселке с не более, чем двумя десятками домов, чужой, совершенно незнакомой женщине: да, избил муж-зверюга за то, что она собралась ехать к родной матери на похороны! Да, порвал телеграмму и не дал денег на дорогу! Да, попало от него за то, что она опять с пузом дескать, пока его не было, гуляла тут напрополую Сам-то после этого умотал, а у нее преждевременные роды начались, что и пуповину некому было перерезать. Вот и родила синего полуживого недоноска
Но ничего такого она не сказала, потому что, говоря откровенно, голос таинственной незнакомки, внезапно оказавшейся в трех шагах от ее дома, отдаленно напоминал голос ее, теперь уже покойной матери, и потому, наверное, внушал ей доверие:
Да, бабушка, ночью Та и не доносила ж я ее целых два месяца. Так шо, похоже, поздравлять-то меня и незачем.
А что так? Да опусти ты коромысло-то, тяжело ведь!
Катерина послушно поставила ведра:
Та-а када выходила за водой, она, вроде как, дышала еще. Та и куда мне третьего? Тех поднять хватило б силушки. Я уже ей и гробик тока шо заказала у Карпыча, и новая наволочка у меня есть ей туда Не зароешь же, как собачонку
Тебя как зовут то?
Та Катей.
Меня Амалией. Представилась незнакомка. Так вот, Катенька, сейчас поставь эту водичку на плиту, а я, как только она закипит, и загляну к тебе.
Катерина совсем ослабела, ее мутило и, едва поставив ведра на плиту еще под утро растопленной печи, она вдруг почувствовала, что ноги подкашиваются, в глазах все расплывается, и лишь в голове промелькнуло: «тока не проснулися бы эти бесенята та не переполохалися, если совсем свалюся», как она погрузилась в кромешную тьму.
Очнувшись, она увидела лицо склонившейся над ней новой знакомой, и зареванных старших, которые сидели у ее изголовья здесь же, на глиняном полу, и вдруг бурно чему-то возрадовались. «Поди, радехоньки, шо я очи-то разула. А че это я разлеглася? Обморок, наверно, был» первое, что подумала она, придя в себя.
Поднимаясь с пола, Катерина несколько оживилась и робко обратилась к новой знакомой: