Ну, это уже кто на что выучится, а так ты лишаешь себя Женя замолчал.
Чего?
Обеспеченной старости. Кто тебе воды подаст, когда совсем состаришься?
То-то я смотрю на бабушку, много ей кто воды из нас всех подает. Мы тут она там на пенсию свою живет, о какой обеспеченной старости идет речь? Это что получается, дети вклад в нашу счастливую старость? Потом проценты в виде стаканов с водой будем получать?
Дивиденды, сказал Женя, улыбнувшись.
В этот момент с кухни вошли родители. Отец очень галантно проводил Наталью Семеновну до ее стула, отодвинул его и предложил сесть, затем вернулся к своему месту и продолжил ужин.
Что мы пропустили? спросила мать.
Мы с Реймом только что выяснили, что он еще не готов заводить семью, сказал Женя.
Ты, я смотрю, давно готов. На каком месяце Екатерина? спросила мать.
На седьмом, ответил Женя.
Ну что с ним делать, Игорь? на глазах матери снова появились слезы.
А что? Как я и сказал, поможем молодой семье. Она же в твоем подчинении, Жень? Женя аж глаза выпучил.
Ну что ты удивляешься? Я понял, о какой Екатерине ты говоришь. Твоя секретарша? Ее заявление на декретный отпуск в том месяце оформляли.
Какая пошлость! вырвалось у Рейма.
Рома! удивилась мать, но в душе, видимо, была согласна с высказыванием сына, просто не могла сама это произнести. Она взялась за голову, затем откинула выбившиеся пряди назад.
Ты ее хоть любишь? спросила Наталья Семеновна.
Мам, а ты спроси у него: он знает, что это такое? снова высказался Рома.
Лучше помолчи, сказал Женя.
Нет проблем, сказал Рейм и встал со своего места. Меня что-то тошнит, пойду прилягу.
Глава II
Когда рушится мир
Рома не спал всю ночь, жалея, что пришел домой, а не поехал к Шабрири и Герману. Он все думал, что они наглядный пример любви, искренней, чистой и настоящей. Шабрири и Герман не раз говорили, что разделяю взгляды «чайлдфри», может, это их влияние так подействовало на Рейма, что он взял его за основу как нечто правильное, а детей как возможное, но совсем не обязательную часть отношений между мужчиной и женщиной. «Обеспеченная старость», никак не выходила эта фраза у Рейма из головы. «Да не нужна мне никакая старость Ни жизнь, ни смерть», тут Рейм понял, что вся его жизнь после смерти Марго стала одним сплошным сюрреализмом, противоречивой и непонятной для него самого. И мысль, словно пуля, прошила его мозг насквозь: все боятся, что он покончит с собой, но на том свете его никто не ждет. Никто не знает, что он вовсе и не стремится на тот свет, ведь летать одному на облаке необъятную вечность не самый лучший исход. Но и жить без Марго он тоже не может: без нее это будет не жизнь, а какое-то существование, как безвкусная пища, несмешное и неинтересное кино, от которого все в полном восторге, холодное лето, зима без снега, тикающие часы которые вновь отбивают прожитые минуты, кидая их в копилку вечности. И как бы его ни воротило от всего происходящего, он не может заснуть навечно, погрузиться в мир грез и никогда больше не касаться реальности.
Солнце уже отражалось в окнах домов, что были напротив, посылая в комнату к Рейму солнечных зайчиков. «Я сдаюсь, я больше не могу, Марго», подумал Рома, провожая скользящий солнечный луч по комнате покрасневшими от недосыпа и усталости глазами. «Как же я люблю тебя», думал он, когда луч коснулся его руки и долго-долго не двигался с места. На глазах Рейма выступили слезы. «Я обещал тебе быть сильным, но это невыносимо, Марго. Слышишь? Без тебя все потеряло смысл, да и сам я потерянного смысла существо», Рейм вытер глаза от слез. Луч в считанные секунды исчез. «Ты приходи почаще» прошептал Рейм.
И вдруг гнев с какой-то неведомой силой ворвался в душу, и, вскочив на ноги, Рейм начал швырять в стену все, что попадется ему под руку: в ход шли подушки, стул, затем он скинул все со своего стола. В числе прочего на пол упала и рамка с фотографией, на которой были они с Марго. Стекло разбилось. Рейм тут же упал на колени и поднял фотографию, но та была сильно поцарапана. В комнату вбежали отец и мать, поправляя халаты. Они застали сына в разгромленной комнате, сидящим на полу и прижимающим к себе фотографию.
Я сама, сказала мать отцу, и, затворив за собой дверь, присела рядом с Реймом, затем обняла его, прижала к себе и, ничего не говоря, долго-долго сидела вот так, слегка покачиваясь и роняя соленые слезы.