«Что я наделала! горько каялась она. Польстилась на чужие деньги, заработала себе дурную славу и испортила дочери жизнь. У её ровесниц дети уже пошли в школу, а она засиделась в девках!»
Марьке она сказала:
Я вот что придумала. Давай купим себе дом в городе. Денег у нас теперь достаточно. А свой продадим».
Давай, мама, охотно согласилась Марька.
Всё у них так и получилось. Они переехали в город. На новом месте Марька устроилась на работу по своей специальности. И если в деревне она старалась работать честно, то здесь научилась ловчить. Пупки с остатками шпагата с колбасных батонов она не срезала, а пожелтевший наружный слой с брикетов масла не удаляла, а умело перемешивала его с основной массой и пускала в продажу. Покупатели, не избалованные изобилием продуктов, непорядок видели, но помалкивали.
Авдеиха стала часто болеть и осенью слегла окончательно.
Перед смертью она винилась перед дочерью:
Виновата я перед тобой, Марьянка, очень виновата! Словно умом я повредилась, позарилась на чужое. И тебе всю судьбу искалечила!
После похорон матери Марька пристрастилась попивать горькую. С мечтами о замужестве она распростилась окончательно. Подъезжали тут к ней женихи, да всё не те: один изгнанный из семьи пропойца, а другой вдовец с кучей детей. Зачем ей такой хомут на шею? Лучше уж доживать свой век одной. Вернее, вдвоём с придурковатой сестрой, которая ест без меры и жиреет от безделья. Целые дни она просиживает на мягком диване, тупо уставившись в телевизор.
Лид! окликает её Марька. Ты бы хоть пол подмела!
Щас, подмету, с брезгливым выражением лица отвечает та, нехотя поднимаясь с дивана.
Перед сном Марька закрывается в своей комнате и полуголая сидит перед огромным зеркалом. Любуясь собственным отражением, она нанизывает на пальцы дорогие кольца и перстни. Шею её приятно холодит золотая цепочка тонкого плетения, с красивой брошью в виде сердечка. А в ушах у неё блестят красивые серьги с бриллиантами. Долго сидит она, красуясь сама перед собой, вознаграждая себя таким образом за бедную жизнь в юности.
Осенними вечерами, лёжа на кровати, думает она бесконечную думу о капризах судьбы, о том, как досадная случайность способна повлиять на всю жизнь человека.
Она смотрит на голые тополя за окном, один вид которых нагоняет на неё неизъяснимую тоску.
«А ведь эти деревья я посадила, когда мы только поселились здесь, вспоминает она. Тонкими прутиками я привезла их из родной деревни и посадила в память о ней. И вот они выросли выше двухэтажного дома. И когда они успели так вымахать? Сколько же лет прошло неужели двадцать пять? Да, четверть века! Что ж, они ещё молодые. Им ещё расти и расти. А мне теперь осталось только одно стареть и доживать свои годы в соседстве с ними».
В карантине
Занесла же меня судьба в эту Чулковскую слободу! Вот уж не думал, что мне придётся ездить туда в такую даль с другого конца города! А причиной тому оказалась черноглазая и стройная Эльмира, недотрога и гордячка, с которой я недавно познакомился на танцах.
В начале лета мы шли с Эльмирой по улице Гармонной, на которой она живёт. Улицу эту составляли два рода одноэтажных деревянных и кирпичных домиков. Проезжая часть была недавно засыпана дробленым шлаком, который ещё не успели прикатать. Я-то был привычен к ухабистым дорогам, а белые туфельки моей подруги страдали от неудобства. Шлак, ещё не успевший остыть, ударял в ноздри кислым и смрадным угаром.
Смеркалось. В окнах домов зажглись первые электрические огни.
Около одного из домов на скамейке сидели парень и девушка. Эльмира по-приятельски поздоровалась с ними. И я тоже сдержанно кивнул.
Это Федя Казюков, сказал мне Эльмира, когда мы отошли. А с ним рядом Тоня, его подруга. Можно сказать, невеста. Они живут рядом. Это близко от нашего дома, только на другой стороне улицы. Мы все тут соседи. С детства вместе росли и дружили.
В продолжение лета, проходя по Гармонной с Эльмирой или без неё, я не раз видел Федю и Тоню. При свете дня я хорошо рассмотрел и запомнил их обоих. Я уже здоровался с ними, как с давними знакомыми.
Федя был крупен телом, белобрыс и лобаст. Чувствовалась в его фигуре немалая физическая сила, угадывался и характер. А Тоня казалась лёгкой на взгляд, миниатюрная и белокурая.
Только в третью встречу я осмелился и спросил у Эльмиры:
Откуда у тебя такое необычное имя? Она усмехнулась: