Хотя, есть такое понятие как «исписался». Интересный феномен. Почему, действительно, так происходит? Почему существуют авторы одного романа? И почему многие великие писатели, писатели, которые были для нас иконами вдруг на какой-то стадии своего творчества начинают заниматься халтурой? Нет, правда. Отчего Брет сказал, что он написал всего три романа, а остальное это не литература? Это просто, чтобы заработать денег? Может, это банальная потеря воображения? Или страх того, что ты его уже потерял? Что ты не выдумаешь ничего лучше того, что ты уже недавно выдумал?
Я помню, как в одной статье прочел про то, что Кинг брал себе псевдоним, чтобы убедиться, стоит ли его проза еще чего-нибудь, или он выдохся, и его публикуют из уважения к его прошлым успехам? Его мозг его не подвел. Америку всколыхнуло появление нового потрясающего автора. Продажи Ричарда Бахмана зашкаливали все показатели.
Но если страх и сомнения автора берут вверх над ним и он, даже и не теряя никогда воображения, перестает писать и со временем действительно его теряет? Теряет способность, желание творить?
Я перебрал ни одну сотню различных вариантов, отчего можно отойти от дел, но не учел одного, самого логичного, самого оправдывающего мастеров ответа, который, казалось бы, лежал на поверхности. Если хочешь спрятать хорошо, положи на видное место.
Как бы то ни было, мне пришлось завязать со всем этим сложным делом, которое кроме личного удовольствия и одних только бед больше ничего мне не доставляло. Вообще запутавшись в жизни, приняв такое решение, от всего устав и расстроившись я решил сходить к гадалке. Да, сходить к гадалке и поверить всему тому, что она скажет. Если она поведает мне о том, что я стану очень известным человеком (пусть даже и не произносит, что в издательском деле), я обрадуюсь и вернусь к тому, что так люблю, вернусь к своей беспутной жизни, а если нет, то она поможет мне убедить себя полностью в том, что я бездарен, как и все мои пишущие современники, эти сочинители фантастических постоянно разрушающихся миров и непременно иронических женских детективов.
Я не успел дойти до гадалки. Да и разве кто-нибудь, кроме наивных блудливых девочек, по-настоящему влюбившихся в сотый раз и решивших приворожить своего любимого, который воспользовался их интимными услугами и сбежал, успевал? Я на своей пути таких людей не встречал.
5
Пелевин стеснялся того, что он много пишет, его одолевали сомнения в объективности взглядов преподавателей на его прозу. Все они, как один, его хвалили, все восхищались им. Люди, что много пишут, обычно Лапе да Веги, либо наивные бумагомараки, то есть обычные графоманы!
Пелевин начал экспериментировать. Ни с формой, ни с содержанием, ни с чем-либо еще, с чем экспериментируют авторы-новаторы. Он играл со своими педагогами, ставил опыты над ними. Чтобы посмотреть, как Лев Николаевич, от качества ли рассказа зависит его дальнейшая судьба или же от имени автора? Он нарочно писал хуже, затем еще хуже, но сокурсники и гости семинара не унимались. Они ослепли! Уже по инерции каждый высказывался о его произведениях положительно. Может быть, они даже не читают того, что он создает, а вскакивают и нагло льстят. Но преподаватель? Как же мастер? Ведь он то, он то читает! Неужели и он говорит по инерции с ними? Или, его задача заключается в том, чтобы никто из опекунов института не стал никаким литератором, это не нужно?
Может быть, задача профессоров этого института как раз можно дольше не выпускать в свет литераторов? Хотя бы до вручения соответствующего диплома? Ведь если тебя будут публиковать и соответственно читать, к чему тебе этот скучный институт?