Я знаю, холодно сказал Шемхазай. И что? Ты предлагаешь больше не пытаться? Напоминаю тебе, что мы сражаемся с Цитаделью долгие тысячи лет. Они не всесильны. Более того, далеко не все из них бессмертны по крайней мере так, как мы. Они зависят от нас и живут в постоянном страхе. А как только мы сделаем совершенный мир им конец.
Глядя на него, было нетрудно понять: он живет победами и поражениями. Душа, закаленная войной, требовала новых вызовов. Было совершенно понятно, какой выбор сделает он, если создатель этого мира спросит: мы попробуем еще раз?
Азраэль и Оберон переглянулись. Азраэль мягко начал:
И тем не менее, у нас остается один нерешенный принципиальный вопрос. Что мы пытаемся преодолеть судьбу или несовершенство наших замыслов? Магистр, обречены ли наши попытки в любом случае? Или все-таки возможен мир, который устоит перед атакой Тьмы?
Именно это я и постарался сделать. Но мне потребуется ваша помощь.
Шемхазай покачал головой:
У меня есть предположения, что можно сделать. Ты дашь нам достаточно свободы?
В рамках логики мира конечно. Все, что я могу придумать сам, я могу и сделать сам. Но то, что придумаете вы вы и будете делать. И нести за это полную ответственность, конечно.
В его голосе не было и намека на угрозу, но Оберон едва заметно вздрогнул, услышав эти слова. В тот день он выглядел совсем юным мальчиком; когда он смотрел на ландшафты нового мира, его глаза блестели от слез. Слишком много красоты.
Хорошо, Магистр, опускаясь на колени, тихо сказал Оберон. Я согласен.
Шемхазай и Азраэль остались стоять. Было похоже, что Азраэля мучает какой-то неотвеченный вопрос. После нескольких минут тишины он наконец задал его:
Что ты скажешь им о добре и зле? Как ты проведешь границы?
Я постараюсь защитить их, последовал ответ, не лишая свободы воли. Кроме того, в этот раз нам потребуются более четкие законы, как я полагаю.
Магистр, продолжил Азраэль после паузы, я должен сказать, что мой путь больше говорит о свободе мысли, чем о законах.
Мы уже обсуждали это, Азраэль. Я уважаю твой путь и посмотрю, к чему он приведет. В прошлый раз у тебя было слишком мало времени, я помню. Попробуй в этот раз с самого начала. А ты его взгляд остановился на Шемхазае, ты все понимаешь сам. Сколько надежд я на тебя возлагаю, воин.
По-прежнему стоящий на коленях Оберон искоса взглянул на Шемхазая, но тот не заметил этого взгляда.
Я сделаю все, что смогу, Магистр. Я извлек важные уроки из прошлого поражения. Я знаю, где и в чем именно мы оказались слабы.
Хорошо. Надеюсь, вы не будете мешать друг другу.
Это неизбежно, впервые за весь разговор улыбнулся Шемхазай, но мы друзья. Мы постараемся договориться. По крайней мере, я могу это обещать.
Я тоже, сказал Азраэль.
Двое прямо взглянули друг на друга; встреча этих взглядов была похожа на столкновение моря и скал. Шемхазай стоял прямо и гордо, Азраэль мягко улыбался, сложив руки в странную фигуру запястья касаются друг друга, открытые ладони обращены вверх. Воздух вокруг него поблескивал и чуть дрожал. Шемхазай улыбнулся в ответ волевое, жесткое лицо преобразилось.
Я знаю твою мечту, негромко сказал он, и помогу тебе исполнить ее.
Что до меня, заговорил Оберон, то вы знаете мое мнение. Все эти попытки обречены, если позволить им просто жить, не пробуждая в каждом из них жажду творения. Я не понимаю, зачем создавать мир, переполненный людьми, живущими без цели и смысла помнишь, как было в прошлый раз? Не лучше ли сделать мир для немногих но мы будем уверены в этих немногих?
Нет, Оберон. Это плохой путь. Каждый не может быть художником. В любом случае, потребуются пастухи, пекари и цари. Не пытайся сделать всех подобными себе.
Оберон разочарованно вздохнул.
Увидите, что я был прав, предупредил он, но я уже согласился. Этот мир необыкновенно красив, и я попробую его сохранить. С самого начала.
С самого начала, согласился Шемхазай. Проще создавать, чем переделывать. Я уже знаю, что я хочу создать.
Азраэль таинственно улыбнулся.
Стены зала снова стали превращаться в туман. Туман расступался под взглядом, обнажая скелет мира: силовые линии, закрученные в повторяющиеся узоры. Поверх этих линий постепенно возникали цвета и формы, звуки и запахи. Как будто приближаешься к картине: сначала схватываешь общий сюжет, потом разглядываешь мелкие детали. Горная цепь обрастает подробностями: землей, снегом, лесом. И уже потом, в середине пейзажа, взгляд останавливается на нескольких маленьких фигурках: это охотники идут через перевал. И сразу же понимаешь, что ради этих охотников и написана картина.