«Она ушла, но»
Она ушла, но
сразу позвонила спросить,
не оставляла ли у меня
красных наушников.
Никогда я так не мечтал о
том, чтоб
обнаружить в
в своей халабуде
наушники, да еще и
красные.
У нас ничего не было, но
столько всего
могло произойти.
Остервенело разыскивая
дурацкие наушники,
я видел то,
чего не случилось. Ну что,
спросила она,
не нашел?
Скорее всего, я оставила их
в машине. Ага,
в машине. Долго еще я
ненавидел вещь, потерявшуюся
не там, где надо.
«Полосы»
Полосы
белые и полосы черные, и времена
разминувшихся, и
совпавших
времена, и переезды на север, и
с югом авантюры,
и вишни жемчуга, и
малахит крапивы, и свидания, когда
он предвкушал
ее приход, но
радовался, если не приходила, и
свидания, когда он
жалел, что
позвал, но бесился, если на следующий
четверг откладывала,
и прекрасная жизнь,
и жизнь, полная разочарований, и кольцо
обручальное, и серьги с крохотными рубинами.
«Когда я хотел»
Когда я хотел
поделиться с ней очередной
мудростью, я
ставил фильм
на паузу, как-то раз речь зашла
о чудовищной силе
лести. Лесть,
говорил я, подобна удару, что
видят слишком
поздно. А
она говорила я тебя люблю,
ты умный и с тобой
лучше, чем
с другими. Лесть, продолжал я,
тонкий
инструмент, стоит
объекту заподозрить тебя в лести
и пиши пропало,
вызовешь
обратный эффект. А она смотрела
распахнутыми
глазами,
стараясь не пропустить ни слова.
Как мне повезло,
сказала она,
встретиться с тобой, как мне повезло.
Я снял с паузы,
достал из
пачки очередную сигарету, закурил,
довольный собой,
за окном было
ветрено, в комнате темно, она
легла рядом,
свернувшись
калачиком. Я не стал ставить снова
на паузу,
когда меня
запоздало озарило, кого я учил лести
по крайней мере,
мне всегда
хватало ума скрывать момент
осознания собственного идиотизма.
«Валялся и»
Валялся и
рассказывал ей о пьяных своих
похождениях, а она
слушала,
округлив от ужаса глаза. Тогда
я был еще
относительно
здоров, Серега жив, а ребенок
ростом с меня.
Все изменилось
ей ничего не расскажешь, я болен,
Серега мертв, а
ребенок
выше меня на голову и у него
сорок седьмой
размер
ноги. Все изменилось, хотя не так уж
много времени прошло.
Но что говорить
приятно валяться было,
болтая о своих пьяных похождениях.
«Жертвуют»
Жертвуют
птицы многим, только бы не зимовать
в Москве, и фонари
поддаются
депрессии, стоит ноябрю начаться,
а мысли
напоминают
мух, умерших между оконных рам, и каждый
год повторяется
одно и то же
женщина, собирающаяся в сумерках, проверяет
чулок, натягивая его
до локтя,
а потом надевает платье через голову и складки
расправляет на бедрах,
и спрашивает
меня, провожу ли я ее до дверей. Времена суток
старательно
не совпадают
с расписанием человеческих трагедий, и уснув,
я заранее знаю
детали моего
пробуждения шум улицы, тишина в гостиной
и призрак навязчивый темного чулка.
«Кран открытым»
Кран открытым
оставили, льется вода в пустом
доме, надо вернуться
и закрыть.
Ребенка у бабушки оставили,
одного, на выходные,
надо вернуться
и забрать. Поступок, с которого
не стирали пыль
годами, оставили
прошлого на дне, теперь надо
вернуться
и забыть.
Неделю уже мучает ощущение,
что зачем-то
к тебе вернуться
необходимо. Вернулся бы, но я
знаю тебя там уже нет.
Часть II
Пора пробуждения личинок
«Потом я собрал»
Потом я собрал
все осколки, но это было потом.
Я собирал их
салфеткой, чтобы не пораниться.
Осколков была
уйма, и чем мельче, тем больше.
Над крупными
я не плакал, а вот те, что почти пыль,
расстроили меня
очень сильно и заняли время.
Видимо, совсем
целое они не напоминали, и
по отдельности
каждый кусочек был очень острым.