«Туча из»
Туча из
ниоткуда, град в пять утра в
июле, солнце,
будто
кирпич на голову, наблюдаешь,
и ужасно душно,
и сняла с
себя все, что можно было снять,
даже надела
побольше
на себя, чтобы побольше было
снять, и
наблюдаешь,
говоря псу давай-ка сменим
простыни, но
сухих
простыней нет уже неделю, а пес
уснул три
холодных
душа назад и три пирога с капустой
назад, и наблюдаешь,
еще не понимая того,
что я, по ту сторону тучи, по ту
сторону
града, по ту
сторону солнца, уже понял это не что
иное, как затянувшееся объяснение.
«Кофе на»
Кофе на
чай, водку на красное,
сову на жаворонка, и
сработало.
Кричащую на сопящую,
пышку на худенькую,
рекламщицу
на училку, и сработало.
Тревогу на усталость,
многих на
одну, секс на сон, и
сработало.
Континент на
остров, фиаско на
победу, себя
на другого
и тут, как назло,
работать перестало.
«Жареные кабачки! ну кто бы мог»
Жареные кабачки! ну кто бы мог
про нее такое подумать?
Хотя что подумать я мог про нее?
Мы едва знакомы.
Солнце завалилось на завтрак
подобно давнему другу,
а масло пело песню скворчащую
на сковородке.
Никогда кофе с ложкой гречишного меда
не был настолько
вкусным. Кто мог подумать,
что ждало меня волшебное утро?
Да, счастья нет, но лучше всего
его имитируют несчастные.
«Порывался бросить»
Порывался бросить
свою судьбу и уйти
к другой
для такого решения
подходили все дни,
но особенно один.
Хотел высказаться,
с немотой надоевшей
расквитавшись,
для чего вспоминал
разные слова,
но особенно одно.
А проснувшиеся руки
слепо шарили
в поисках близости
для этого годилась
любая женщина,
но особенно одна.
«Случалось, они»
Случалось, они
не могли больше терпеть
и мчались к нему
домой во время
обеденного перерыва,
ради каких-то
минут.
Иногда не было где
припарковаться,
часто не
работал лифт, зимой
приходилось возиться
с заиндевевшими
ботинками, шарфами,
колготками,
а хуже всего
подводила страсть,
начинавшая стесняться
саму себя,
и они уговаривали ее,
стараясь не
переходить
на крик, а дорога обратно
мучала невыносимым
молчанием у него
не было музыки, которая бы
ее не бесила.
Но они повторяли это
еще и еще, потому что
не могли терпеть.
«Она дарила мне охру»
Она дарила мне охру,
орехи, рыбу и
китовые зубы,
я дарил ей
латунные трубки,
бруски сандалового дерева и
ткань из рафии.
Мы старались, чтобы подарок
всегда был
чуть больше
подарка, полученного вчера
от другого. Она
напоминала мне
долгие предложения Фолкнера и
вторую часть
итальянского концерта. Я
напоминал ей деревенский дом
до ее
переезда
в Тверь и таксиста, проводившего
ее, пьяную, до
двери
зимой, нервничавшего и все
время улыбавшегося.
Мне
нравилось смотреть,
как она остервенело
орудует зубной щеткой,
придерживая рукой
волосы, все
положенные пять минут.
Ей нравилось утром
на кровать
садиться одетой
и накрашенной, будить меня
и говорить,
что ей пора
на работу. Может, где-то
на самом верху все это
складывалось
в единую картину, но нам не
дано было
ее увидеть. Нам оставались
фрагменты, между которыми
не было никакой связи.
«Судачили за спиной»
Судачили за спиной
так громко и часто, что
могло любви не выйти
спасибо глухоте, все
получилось, состоялось,
и у нас была любовь.
Виноватые глаза и
растекшаяся по щеке тушь
любовь могли сгубить
спасибо слепоте, все
обошлось, миновало,
и у нас была любовь.
Накопившийся гнев
мелкой обиды мог
любовь взять и оборвать
спасибо немоте, все
сдулось, растворилось,
и у нас была любовь.
Долгие ночи наедине
друг с другом запросто
стерли бы любовь в пыль
спасибо смерти, все
остановилось, вросло,
и у нас была любовь.