Розовый остров
Мой парус полощется ветер не может поймать,
а ветер свистит и меняется снова и снова.
И волны, зверея, мой бот опрокинуть готовы
иль бросить на скалы, и в клочья весь парус порвать.
Тепло ль тебе, девица, в этих студеных краях,
где кромкою льда режут правду бесстыдно и остро?
Того, кто покинул свой берег, пусть Розовый Остров
не кровью багрится, а маками. Дальний маяк
погаснет за линией синей, где солнце садится,
но будет пульсировать в памяти прошлой судьбы.
И снова в каком-то селенье шагнет из избы
одна из немногих, но та, что не хочет мириться
с устоями патриархальной архаики, чтоб
не скиснуть в болоте, а ярко сгореть на просторе
и будет шуметь свою буйную музыку море,
и ляжет судьба ей упрямой морщинкой на лоб.
Своя колея от рожденья, по жизни и до,
до места, где нам на груди сложат руки и просто
закроют глаза, чтобы снился тот Розовый Остров
в краю, где уже никогда не осудит никто.
Сизокрыла
Мне сказали на пристани в баре,
угощая мадерой с кагором,
что баркас мой скрипучий и старый,
но я здешним рыбачкам дам фору.
Как причалив, метнула швартовый
стало ясно, что я до пассата.
И не брезгуя с шлюхой портовой
проболтала весь день до заката.
Ведь белее не стать, хоть замойся,
ты ж, как есть, своей масти не скрыла.
Ничего в нашем море не бойся,
только бойся любви Сизокрылой.
Как дошла я из бара к баркасу,
как упала в гамак я не помню.
Било в ратуше за полночь, к часу.
В голове отзывались те звоны.
И накрыла меня Сизокрыла,
ворковала, да сон навевала.
В синем море постель расстелила
и любила, пока не светало.
Неба звездного вышитый полог
надо мной замирал и качался
Я лежала среди моря гола.
Сизокрыла вела левым галсом.
вольный ветер звенел,
кто на пристани пел,
не слыхать среди волн,
парус мой ветра полн.
Пусть на скалы несет,
пусть никто не спасет.
Все, что в жизни моей долгой было,
все с собой унесла Сизокрыла
в ошалелом, любовном угаре.
И плевать, что сказали мне в баре.
Семечки
Там, где море шумит, бурно пенятся волны,
у тебя за плетнем созревает подсолнух.
Время семечки жарить, и с набитым карманом
выходить на закате и гулять у лимана,
и плевать на песок шелуху, и смеяться,
и браниться, и снова в любви объясняться.
За песчаной косой, да за каменным молом
будет море шуметь, бурно пениться волны.
А зарядят дожди, да завоют метели
мы заляжем вдвоем на широкой постели.
Пусть свистит себе ветер сквозь оконную щелку.
Будем книжки читать, петь да семечки щелкать.
Зимовье
Как нам выжить в морозную зиму?
Обниматься и крепче любить.
Как слепые котята в корзине
греть друг друга. И тянется нить
долгой жизни, где мы прозревали,
разбивая иллюзию сна,
где пытались понять и едва ли
понимали значение. Знак
был не знаменем, только намеком
на иные вдали берега.
Кто то нас там всевидящем оком
просканировал. Чьи-то рога
приподняли, чтоб мы не упали,
кувыркаясь на их острие,
чтобы помнили и осознали:
мы случайны на этой Земле.
Лунный блин сверху пристально глянет:
не померзнут ли всходы к весне?
На моей земляничной поляне
плотным слоем лежит белый снег.
Спасение
Когда твой корабль тонет,
а капитан сбежал
на том, единственном шлюпе,
в котором бы всем спастись.
И в приступе злых агоний,
почти возле самых скал,
тот кто тебя не любит,
кто не сумел простить,
достанет нож и разрежет,
на ленты парус порвет,
последний раз обругает,
привяжет к обломку доски,
чтоб женщина та, которую
ты у него увел,
дома тебя ожидая,
не умерла с тоски.
Побег
Заныли стропы, как струны,
взметнулся портовый кран.
По глади дороги лунной
Бегущая по Волнам
скользила в нейтральные воды
от пьяной и злой матросни.
Я пью за ее свободу.
А нука, гарсон, плесни!
Беги, Фрези Грант, не слушай
сирены истошный вой!
Не по твою ли душу
мчит катер сторожевой?
Укутавшись в звездной шали,
танцуешь ты на бегу.
Прожекторы в море шарят
и небо краны скребут.
А ветер затих и будто
к нам ангел сошел с небес.
Вдруг развернулся круто,
летевший на перерез,
и даже почти догнавший
катер сторожевой.
А дальше уже не наши,
а дальше чужой конвой.
Как музыка рапорт старлея:
«Отбой, нарушитель ушел!»
Пока я не протрезвею,
пусть кончится все хорошо.