От зависти, что ли? спросила Сенджи. Брось, я не завистливая. Все эти ваши дворцы и прислуга Я другое люблю свободу.
И я люблю, тихо сказал Вилле. Только мне к свободе приходится убегать. Вот сегодня я сбежал с уроков. Наверное, как вернусь, опять отправят на конюшню.
Жить, что ли? Я думала, богатеи детей не наказывают.
Работать, ухаживать за лошадьми. Но это я тоже люблю, так что конюшни и не наказание Во всяком случае, не такое ужасное, как полагает мой наставник. Старина Жан-Жак родом из метрополии: он думает, что для отпрыска аристократических родов нет ничего отвратительнее грязной крестьянской работы.
А ты, значит, другого мнения, произнесла Сенджи с одобрением. Ну, и за что же мне тогда швырять тебя в воду?
Может быть, за то, что мой дедушка военный наместник, мой друг Марк гвардеец, и я сам стану гвардейцем, когда вырасту.
О, сказала Сенджи.
Больше она не произнесла ничего, и минут пять, а, возможно, десять лодка плыла в молчании. Огонёк свечи подрагивал в своём стеклянном панцире. Вилле загрустил начавшаяся было зарождаться дружба угрожала сойти к неприязненной отстранённости. И ничегошеньки теперь Сенджи ему не расскажет. Действительно, он полный кретин мог бы что-нибудь соврать. Света стало больше, Вилле ясней видел стены, а в черноте маслянистой воды появились наружные, солнечные зеленоватые отблески. И, когда подземный сток вдруг выплеснулся в широченный, будто тронный зал, всю грусть как ударом вышибло так здесь было красиво.
Лодка замедлила ход, попав в спокойную, перекрещенную жёлтыми лучами воду. Сенджи сзади деятельно загребла веслом. Вилле завертел головой. Он опасался глядеть на Сенджи, поэтому глядел на стены, из которых то тут, то там выходили в зал жерла стоков. Иные оказывались заперты за приваренными к камню прутьями, а два или три, как Вилле заметил, были наполовину и больше забраны каменной кладкой. Ещё несколько, заделанные целиком, так, что само наличие когда-то существовавшего стока можно было заметить лишь вблизи, по излишней густоте цемента и другому цвету камней навели его на мысль, что неведомые строители подземных стоков, наверное, допускали ошибки, когда проектировали, и позже с бранью исправляли. Треугольные своды, тёмные, мшистые, мрачные и торжественные, как в каком-нибудь горном замке, уходили высоко вверх. Не так высоко, если вдуматься, но путешествие по низкому и узкому стоку заставляло сравнивать с ним. То, что потолок зала и прямоугольные, длинные, заштрихованные плотной решёткой отверстия в нём, сквозь которые сочился свет, являются всего-навсего изнанкой небольшой площади с фонтаном, которая располагалась перед ботаническим садом, и ливневыми канавами, Вилле понял не сразу. А когда понял, то обмер от восторга: всё это время у людей под ногами находился подземный дворец! И он, бывало, прогуливался здесь, и как-то уронил сквозь решётку монетку, но ему никогда не приходило в голову нагнуться к углублению ливневой канавки и посмотреть, что скрывается за ней.
Интересно, есть ли отсюда выход на поверхность?
Нос лодки с фонарём-свечой на нём нацелился в одно из круглых жерл на противоположной стене. Снова в холод и темноту Вилле вздохнул.
А я всё думала, на кого ты похож, задумчиво проговорила Сенджи, когда лодка, покинув пространство зала, целиком скрылась в стоке. Вилле вздрогнул. Как будто видела раньше, но отчего-то не узнаю. Нет, ну надо же: тот высокий старик в мундире и с саблей, который
Она не закончила, будто проглотив окончание фразы. Вилле обернулся и увидел, что Сенджи, положив на колени весло, сгорбилась и уставилась неживым взглядом на свои ботинки. Она выглядела огорошенной, но не неприятно, не разочарованно и не гадливо страшно. Словно в том, что Вилле внук своего деда, было нечто больное, жуткое, противоестественное.
Сенджи, прости, начал было Вилле, понимая лишь то, что из-за него она вспомнила что-то нехорошее, но она прервала его. Не поднимая головы, Сенджи произнесла глухим голосом:
Должно быть, это фатум.
А?
Судьба. Наша встреча судьба. Вилле, ты правильно сделал, когда, увидев меня на набережной, решил догнать, а после прыгнул в лодку, а я правильно сделала, когда взяла тебя с собой. Я считала, что ты просто бездельник, сын какого-нибудь городского чинуши или торговца-богатея, но бездельник с живым умом и готовностью слушать, и это привлекло меня в тебе, а ещё твоё старомодное рыцарство, что ли, наивная храбрость и доброта на фабричных улицах, где каждый сам за себя, такого не водится. И я решила рассказать тебе то, чем ты так заинтересовался, рассчитывая или хотя бы надеясь поселить в открытом, сомневающемся, а не косном и тупо уверенном, как у многих, уме почву для размышлений но теперь я вижу, что не рассказать тебе было бы преступлением. И, возможно, не одна я должна это сделать, может, мне надо сводить тебя к остальным если не забоишься, конечно Потому что ты, Вилле, похоже, наша единственная, внезапно сама пришедшая в руки надежда в облике человека.