Пропавшие взрослые такой реакции у меня не вызывали. Я много размышлял об этом и пришел к выводу: это потому, что взрослые могут сами о себе позаботиться. У них есть документы и деньги. У них есть отношения, хорошие и плохие. Спектр причин их исчезновения огромен, и большая часть носит бытовой характер и имеет счастливое окончание истории. Затянувшаяся попойка. Вытрезвитель. Ссора. Бегство от проблем. Это не значит, что взрослых не надо искать, просто можно по крайней мере четверть часа перебирать различные варианты, благополучные и не очень. А в случае с ребенком нет. Куда мог деться ребенок? Один. Маленький. Без документов и денег. Не знающий мира. Не способный защититься.
Чернота накрывала меня с головой. Что, думал я, ощущали родители, чей ребенок вот так исчезал?
Этот вопрос круто повернул мою жизнь. Если я так реагировал на чужих детей, которых даже не знал, что, если с моими собственными случится нечто подобное? Я был не в силах представить это и твердо решил: детей у меня быть не должно, ни при каких обстоятельствах.
Считается, что быть геем или нет это не вопрос выбора, но я, злодейски разрушив это представление, сделал осознанный и расчетливый выбор. Может, во мне изначально была заложена бисексуальность, но не суть важно. Главное, что я сознательно выбрал такой образ жизни это был самый простой способ удовлетворить свои потребности, не подвергая себя риску. Мне было плевать, что подумают окружающие, собственный разум был мне важнее, и в шестнадцать лет я стал встречаться с парнем. Поначалу я нервничал и боялся, что ничего не выйдет, но, к моему немалому любопытству, в момент истины эрекция меня не подвела и легко утвердила в новом качестве.
Мы с моим парнем неплохо проводили время, общаясь, как обычные друзья смотрели футбол, пили пиво, играли в компьютерные игры, делились интересами и так далее, просто при этом занимались сексом. Когда все вскрылось, родители пришли в ужас, и моя ориентация стала причиной множества ссор. Ссорились в основном родители, а я молча их выслушивал, со всем соглашался и заявлял, что ничего не изменится.
Моему брату к тому времени исполнилось десять лет, но он только и делал, что монотонно раскачивался и невнятно говорил какую-то сумятицу, кричал, если ему было плохо, смеялся, если хорошо. Я с ним никогда не общался, потому что, по моему мнению, это было невозможно: в ответ на любой вопрос он выпаливал ряд бессмысленных звуков. Тетка по-прежнему опекала его и сыграла значительную роль в семейном скандале. На меня обрушилось столько цитат из Библии, что впору было подумать, что гомосексуализму посвящена как минимум ее половина. Однако я оставался непоколебимым. Вскоре страсти схлынули, но атмосфера в доме стала напряженной, и я понимал, что мне лучше съехать. Так я и сделал, едва представилась возможность.
Окончив школу, я поступил в университет и перебрался в общежитие. Отличные результаты экзаменов обеспечили мне свободу выбора, и я остановился на медицине, чтобы хоть чем-то порадовать родителей. Отец подозревал, что моя гомосексуальность отчасти надумана, что я таким извращенным способом мщу им с матерью. Поэтому я чувствовал себя несколько виноватым, но рассказывать о Луке не хотел, на меня бы обрушилось чудовищное давление походы к психиатрам и психологам, лекции о предохранении и вазэктомии. Все это, я был уверен, не залог того, что однажды я не сойду с ума. Да и чувствовал я себя с парнями вполне комфортно.
Учился я с интересом, но без какой-либо цели, поэтому звезд с неба не хватал, и по окончании учебы не чувствовал себя в силах делать врачебную карьеру. После ординатуры я нашел место в плохонькой, но широко разрекламированной частной клинике, где оказание медицинских услуг в лучшие дни едва дотягивало до среднего уровня. Если я диагностировал у своих пациентов что-нибудь слишком серьезное, то под разными предлогами советовал их родителям обратиться в другое учреждение. Поступать иначе не позволяла совесть, но в целом работа меня устраивала. Особо напрягаться не приходилось, а платили хорошо.
Я занимался исключительно детьми. Маленьких пациентов было немало, и каждого я не только мог, а обязан был потрогать, пощупать. Этот процесс приносил мне пьянящее наслаждение. Без сексуального подтекста. Более того, когда случалось я обнаруживал на телах детей характерные следы, говорящие о насилии, то чувствовал тошноту и мечтал убить ублюдков, распустивших руки. И, конечно, сразу сообщал, куда следует.