Но иногда интеллект бессилен.
7. (лирическая)
на синем облаке взмывая ввысь
восточная сказка с того края света
она умоляла reply pleaseно не было ответа
ответа не было
способность влюбиться в метеорит
в комету, пляшущую в снопах света
звук строчки, тень взгляда
вечный граниту пристани
высохший след человека.
быть может
молчание мой обет
к компьютеру рук прилипают кисти
почтовый кризисошибка в Net
130 букв
пол минуты вместе
ты бредишь.
я знаю.
секунды звук
щемящий и капающий на мозоли
и нервы застывшие.
этот стук
в голове ли в сердце
что-то Иное.
безумие мая.
метеоритв муку взрывающий
землю и море
она скулила
ошибка в Net.
где настоящее?
где цифровое?
на снежном облаке пьяная высь
круша пространства, взмывая к небу
она умоляла себя-проснись
но не было ответа
ответа не было.
Он писал странные письма. Интересные.
Мне ВДРУГ стал кто-то интересен.
8
это было как сумасшествие. Я настаивала изо всех сил на продолжении этой переписки, хотя Она отказывалась даже смотреть, что я там сочиняю. Но мне это было необходимо. Она его отринула тут же, как представителя черного мира, а я его, как представителя этого другого мира впитывала.
Всасывала, сканировала, понимая, что это нечто иное в своей правоте и сухости.
Его странную, непреодолимую силу.
Во втором письме этот циклоп и минотавр уже цитировал У.Б.Йейтса, пытаясь передать свои тончайшие фантазии изощренным поэтическим образом. Этого стихотворения не было в русских сборниках и над переводом пришлось немало трудиться. Он растекался в мыслях об эстетике Чайковского и современной музыке, упоминал между прочим Державина и Сумарокова, а также не скрывал своей любви к Зальцбургу, Австрии и математике, чем он впрочем и занимался.
Честно?
Я была поражена. Он был перс. Он был из той страны, о которой я как-то смутно всегда мечтала. Он знал язык, украшавший сотни лазурных керамических сосудов и изразцов в Эрмитаже. Он был некто из той культуры, которая поразила давно. Потом восхищала на выставках и в миниатюре. И было куча совпадений.
Конечно, мне уже хотелось быть Шахеризадой.
Это был странный двойной, тройной роман одного человека с двумя, тремя, ибо мы (Я) подключили всех, кто бы мог уточнить подробности об иранской культуре и Иране. То есть больше всех это, конечно, волновало меня, даже не знаю почему.
Я представляю себе человека как струнный инструмент. У него много струн, может даже так много, как у клавесина. Но только несколькие, если их задеть, способны воспроизвести мелодию и ритм, одним словом в них гармония. И вся жизнь вращается около этих двух-трех мелодических струн, которые тонкими звонками и знаками нашептывают тебе направление пути. Для каждого человека очень важно найти их, но едва эта тропинка внутрь человеческой сущности проясняется, события начинают все решать за тебя, и ты только поражаешься слаженности фактов и тому, насколько странно и согласованно все разворачивается.
Все ближе и ближе ты подбираешься к ранее спавшей и готовой проснуться струне. Потому что тогда же были лекции по Ирану в Эрмитаже, потом встреча с профессором из Института Востоковедения и специалисту по фарси и древним языкам, и мои эскизы к клубу Грибоедов, заказанные в персидском стиле, и фильмы, и перевод Шадаб Вайаджи, и Параджанов, и Армения, и Рудольф с Кареном, и Урарту, и Ширин Нишат. Все, на что я не натыкалась, вращалось плюс минус вокруг области на Востоке между Кавказом и Персидским заливом, и я не могла понять почему.
Если честно, не могу понять до сих пор. Струна еще не звучит.
Завтра