И сам себе отвечаю: обычные, зелёные. Ведь они не исчезли, они просто потерялись. И кто-то новый обязательно их найдет. Примеряет. Приглядится. И однажды по телефону донесётся до меня звонкий смеющийся голос: «Дядя Юра? Феноменальсла! Встречаемся на Речном вокзале! Я буду в центре зала. В меховой шапке и в зелёных варежках! Не забыли, как это выглядит? А, дядя Юра?».
2. КАМЕНЬ ХРАБРОСТИ (повседневная жизнь подростков XXI века)
Страх
Получается, я как бы умер? Андрей-Мелкий лежал на пыльном операционном столе и таращил на нас свои круглые двенадцатилетние глазищи. Но до этого стола был долгий путь по тёмным коридорам, переходам, галереям старой заброшенной больницы. Мои юные друзья с окрестных дворов вытащили меня сюда уже во второй раз.
Первый раз нас было всего пятеро. Вечером было душно, я вышел прогуляться, и компания местных подростков пошла со мной. Мы дошли до Собачьего парка, побродили у пересыхающего пруда. А потом Фокс, Мелкий, Слим и Флэшка предложили свой маршрут: «Давайте в больничку, а?».
Мы не торопясь побрели через Зелёную рощу в медгородок. Там, между сосен, высилось в темноте шестиэтажное здание в стиле сталинского ампира когда-то это была лучшая больница в городе. Потом, в перестроечные годы, её угробили.
Угробили Вот и выплыло тональное слово. За этим мы и шли за окологробными делами, за жутью, за адреналином. И в первый раз, надо сказать, получили по полной.
Слим показал окно, где выбита оказалась решётка. (Слим самый бродячий в компании в радиусе километра от двора он знает все дыры, щели, потаённые места, знаком с продавцами ночных киосков и бомжами, водителями поливалок и сторожами). Слим показал вход окно со снятой решёткой, а сам в тёмную пасть громадного сталинского «вампира» не полез. И уже это всех напрягло. Но на миру и смерть красна и решительный Фокс заскочил на табуретку, приставленную к проему окна (кем?), и взобрался на подоконник. За ним Флэшка. Потом Мелкий.
С той стороны, почти под подоконником, стояли «турникеты» раздевалки. Мы прошли под ними. Двинулись в сторону угадываемого в темноте проёма. Под ногами хрустело стекло. Вышли в бывшее фойе. Закрытые двери лифта. Вверх лестница. Массивные перила, широкие ступени. Поднялись на второй этаж.
Эх, какую красоту угробили! В лёгком свечении июльского месяца видны были расходящиеся от лестничной площадки коридоры. Анфилады комнат с раскрытыми дверями. Мы заглянули в несколько кабинетов. Валялись регистрационные журналы, книги (на обложке одной удалось прочитать «Марина Влади. Прерванный полёт»). Покорёженные металлические шкафы. В угол стащены раковины умывальников. Огромный пластиковый шприц. Кушетки. В одной комнате даже шторы не сняли и они висели здесь уже десятилетие, не раздвигаемые по утрам ничьей рукой. В другой комнате на столе стоял заварочный чайник. Кто-то чиркнул зажигалкой и мы увидели плесень на его дне. Было полное ощущение, что из больницы в панике бежали и врачи, и сестрички, и больные, ходячие, конечно. А те, кто не мог ходить, так и остались на кроватях, кушетках, а может, даже на операционных столах.
Но меня больше волновала не встреча со скелетом на операционном столе, а люди живые Здесь было много следов потайной жизни. Странные пиктограммы на стенах, незатейливые бомжовские интерьеры в углах некоторых комнатушек. Страшнее было нарваться не на привидение, а на какого-нибудь обпыженного наркомана, который не вышел из своих глюков и неясно как может воспринять нашу «материализацию».
Мы дошли до третьего этажа. Пора было закругляться. Перед уходом пацаны предложили «сделать локацию». Замолчали, вслушиваясь в жизнь ночной заброшенной больницы (есть ли она тут?). Но только едва уловимое сопение моих попутчиков колыхало спёртый воздух прошлого. В темноте не было видно их лиц, это на следующий день, во время примерно такой же ориентировки на местности, мне удалось щёлкнуть фотоаппаратом. Вспышка и врасплох застигнутые, высвеченные мордахи навсегда остались на фотоматрице. Невероятно странная картина! Один был возмущён. У другого зарождающийся страх. На третьем лице беспечная улыбка. Четвёртый спокоен как Фокс. И никаких ниточек от настроения к настроению. Каждый живёт в мире своих эмоций. Оказывается, темнота враг солидарного настроения. Но она, эта солидарность, вскоре выказала себя.