К которой он упрямо лез.
Но где-то, не дойдя немного
Андрей сорвался с высоты,
Упав на дно во мрак запоя
Прочь от проблем и суеты.
Дешевой брагой обезболив
Страшного горя злую боль
У хлебосольного соседа
Кончался хлеб, осталась соль.
Жена его, на пару с тещей,
В психушку вскоре упекла,
Андрея же, взашей погнали,
Жизнь в новом русле потекла.
***
Брел он чудовищем косматым
По улицам бог-весть куда
И голод обострял инстинкты,
Ему мерещилась еда.
В толпе вокзальной, у столовых
Он пропитание искал,
Агрессию от конкурентов
Не раз на шкуре испытал.
Ночи в заброшенных подвалах
И в паутине чердаков
Сменяли дни в миру хождения,
Ведь бытия закон таков.
Монету кто-то даст бродяге,
Объедков кинет общепит,
Блеснет в глазах надежда счастья,
Бродяга счастлив, если сыт.
Но воровать, кого-то грабить
Мысль ни разу не пришла,
Покорно нес он свое бремя,
Доброй душа его была.
Средь голубиного помета,
Забившись в угол чердака,
Был на седьмом небе от счастья
От половинки пирожка.
Не в силах справиться с течением
Он щепкой плыл куда-то в нем,
А жизнь законов не меняла,
Все также ночь сменялась днем.
За летом наступила осень,
Добавилось ему проблем,
Кончался год, к зиме шло дело,
А он был не готов совсем.
Пальто на свалке обнаружил,
С прожженной дыркой на спине,
Виды, видавшие ботинки
И был находкам рад вполне.
Дни пеленою проплывали:
Урвать кусок, залечь в норе,
Завидовал он псам дворовым
С пайком и в теплой конуре.
***
Холод загнал на теплотрассу.
Зима по графику пришла,
Ему подобных было много
Теплом спасающих тела.
Словно огромный бур железный
Со дна весь ил и грязь поднял
И в одно место эти сливки,
Пугая холодом, согнал.
Коль все же это были люди,
Им сбиться в общество пришлось,
Где есть элита и законы
И здесь без них не обошлось
В иерархии этой мудреной
Он занял самый низший пост
И был обязан всем делиться,
Древний закон суров и прост:
Все, что добудет, он был должен
С элитой местною делить
И лучше даже не пытаться
Любую мелочь утаить.
Закона местного машина
Могла жестоко наказать:
К теплу подход может закрыться,
А могут долго избивать.
Взамен из многих соц-гарантий
Претендовать он мог на две:
Короб из толстого картона,
Заветный метр на трубе.
Любого общества элита
Сочтет счастливой ту судьбу,
Которая дает возможность
Им контролировать трубу.
Были и бонусы, стараясь
Их можно было получать:
Из целлофана дадут полог
И в очередь позволят стать.
В том обществе немного женщин,
Верней подобия от них,
Давали их только достойным,
Чтоб был мотив для остальных.
Привязанность не поощрялась.
Чтоб понапрасну не страдать,
Когда объект тепла и страсти
Наутро должен ты отдать.
Тех, кто похож на женщин больше,
Боссы держали при себе,
А те гордились этим очень
И не противились судьбе.
Мечтали многие на волю,
Уйти когда придет весна,
Но приживаясь, оставались,
Весна ведь не для всех красна.
Модель обычная, людская,
Искажена под призмой дна:
Хоть много бедняков средь нищих
Элита все же быть должна.
И в круговой этой поруке
Законов дна не поменять,
Метром трубы, своей коробкой
Никто не хочет рисковать.
***
Так пол зимы уже прожил он,
Был целлофан над головой
И Зину с синяком под глазом
Он приводил под полог свой.
Однажды счастье улыбнулось,
Стоял у церкви он тогда,
Услышал Бог его молитвы,
Зажглась счастливая звезда.
Звон колокольный разливался,
Блестели храма купола,
Женщина взгляд свой задержала,
Купюру молча подала.
С самым высоким номиналом,
Таких давно не видел он,
Дар речи, потеряв на время,
Лишь молча сделал ей поклон.
И запах женщины забытый
Забитым носом уловил,
Цветами дивными запахло,
Запах ее с ума сводил.
А женщина была красива,
Не молода и не стара,