Первый снаряд
Первый снаряд в наш дом упал уже в середине блокады. Мы уже приспособились к бомбежкам (если к этому можно привыкнуть). Одно из правил, было «не прятаться»
Дело было в том, что уже к середине блокады многие поняли, что в бомбоубежищах, в подвалах спасение от бомб относительное. Примитивные бомбоубежища заваливал разрушенный дом, и часто люди там погибали либо раздавленные обломками, либо задыхались отравленным воздухом.
В доме были включены радиорепродукторы. Суровый голос диктора взывал: «Объявляется воздушная тревога! Объявляется воздушная тревога! Населению предлагается укрыться!». Я поплотнее накрывался одеялом, чтобы не слышать шума летящих самолетов и взрывающихся бомб, и засыпал, как только спят дети.
Но однажды наш дом тряхнуло. Когда мы все выскочили на улицу, мы увидели, что с одного корпуса нашего дома снесло крышу. Вырванная балка от крыши качалась и должна была упасть, но не падала. Этот корпус был пуст, поэтому никого не убило, да и пожара не было. Это был просто артиллерийский снаряд, который не причинял такого ущерба как самолетные бомбы.
На другой день в разрушенную квартиру была организована экспедиция. Управдом (одноногий инвалид) Сергей Иванович, моя мама и мы несколько пацанов.
Мы шли по пустой лестнице, окна без стекол пугали. Когда мы поднялись и вошли в квартиру, посередине комнаты стояло чудо конь качалка. Нашему детскому восторгу не было предела. Взрослые пытались столкнуть балку, а мы по очереди играли в казаков, которые побеждают фашистов (Фрицов).
Глубинная бомба
Более серьезно уже было в конце блокады.
Я сидел дома, хотя была объявлена тревога. Вдруг дом дрогнул. Стекла на окнах были заклеены бумагой крест=накрест, чтобы не разлетелись. Были спущены шторы, ночью, открытая штора приравнивалась к предательству, так как могла навести бомбардировщики на цель. Стекла задрожали, но не вылетели.
Мама сказала: «Это соседний дом».
Я выбежал первый. Взрослые спешили, но им нужно было подготовится, взять инструменты, распределится по командам (санитары, откапыватели и прочее). Я подбежал к дому. Глубинная бомба как разрезала дом, но не взорвалась в основании. В разрезе на всех этажах были видны комнаты и даже не тронутая мебель.
Вдруг на третьем этаже я увидел моего приятеля Вовку. Детей в то время было очень мало. Мы иногда играли вместе под наблюдением матерей. Моя и его матери работали уборщицами при жактах (домоуправлении).
Я крикнул: «Вовка слезай!».
Но это было не так просто. Лестница, которая уцелела, состояла из кусков, и некоторые куски надо было переползать через еле держащие ступени. Наконец, он слез. Тихо и просто сказал: «Мамку убило!»
Мы пошли в наш двор, и просто стояли. Вовка был напуган, но не плакал.
Мы прогуляли в закоулках двора часа два. Хотя гулять без взрослых было страшновато, говорили о случаях каннибализма и дети этого боялись. А потом я сказал ему: «Айда! К нам!».
И мы пришли в нашу квартиру. Мамы не было дома. Мы просто сидели. Есть было нечего, игрушек не было, правда, в одном из разбомбленных домов я нашел открытки, и мы их смотрели.
Мать пришла поздно. И увидев Вовку, прямо рухнула на табуретку.
Я не ожидал такой реакции.
Ты кого привел?
Ты подумал, что нам самим есть нечего?
Она голосила так, что собрались соседи и вездесущий управдом Сергей Иванович!
Все стояли молча. А что можно было советовать или говорить. Маму Вовки не нашли (не откопали), карточек нет.
Что делать дальше? Никто не знал.
Потом мать выдохнула: «Оставайся!» и всем стало легче.
Все разошлись.
Мы остались одни. У меня был завернут в платок кусок «дуранды», так называли жмыхи, от подсолнечных семечек. Эти жмыхи в блокаду выдавали вместо хлеба.
Я растягивал небольшой кусочек на день. Ел только когда уже не мог терпеть рези в желудке.
Наш ангел хранитель одноногий Сергей Иванович с трудом восстановил на Володю продовольственную карточку.
Он у нас пробыл до того момента, когда его удалось переправить по «Дороге жизни». Далее он был эвакуирован и по слухам после войны его нашел отец или родственники отца.
Дуранда
Дуранда, о которой я сказал выше, требует особого отступления
Как я помню, настоящего хлеба в Ленинграде не было. По слухам все запасы муки и сахара сгорели в сентябре 1941 года на Бадаевских складах.