Он подал документы в строительный Институт. Но все с этих пор пошло не так. Всех, кто поступил в строительный институт на его факультет, послали в тыл на Волгу, на артиллерийские 3-х месячные курсы, и далее на передовую. Он провел на передовой почти всю войну. Остался жив и дослужился до капитана. Но жизнь была сломана. Он ничего не умел даже в армейском деле, кроме того, как заряжать и командовать пушкой. Всю жизнь он страдал, любил рисовать, что делал хорошо. Но уже этим после войны не занимался. Первые дни после войны он встречался с однополчанами. Но в основном они пили (совсем не так как в фильме «Белорусский вокзал»). Потом он служил в Прибалтике, а потом на Сахалине. Когда при Хрущеве была сокращена армия, он пришел домой и, не имея профессии, был грузчиком в соседнем магазине. И, наконец, выучился на наладчика электронной аппаратуры. У него была прекрасная семья. Но всю жизнь была тоска о чем-то, что ему не удалось свершить. И он умер неожиданно, когда оставался один в садоводстве.
Вспоминаю уже упомянутого Ваську Финякина. Во время блокады он вдруг пришел к нам. Оказалось, что у него не осталось родственников. Он был солдатом в военной форме. Это был не хулиган, а несмотря на свою молодость, пожилой, много испытавший человек.
Он мне подарил маленькую скамейку, которую сделал сам. Они с мамой сидели молча, иногда произнося слова.
Он сказал просто и тихо.
«Простите меня за все грехи».
Что ты Вася, никакого зла мы не помним
Выяснилось, что он воюет на Невском Пятачке. Напомню это, был небольшой участок побережья Невы примерно 2,5 км. Он легко простреливался и был лакомым местом для немецких самолетов. По различным подсчетам там полегло свыше 50 тыс. человек.
Я, наверное, завтра умру.
Это было сказано так обыденно и тихо.
Умирали, каждый день десятки и мы разучились, и рыдать и научились не устраивать поминки и истерики.
Почему ты так думаешь?
Завтра мы должны форсировать Неву, а я плавать не умею. Сказали, что, таким как я, дадут бочки.
Он погладил меня по голове. И ушел в вечность.
Странно был человек, и нет его, а скамейка стоит. И мой сын учился в неё забивать гвозди, и сейчас в садоводстве она стоит на крыльце и ничего ей не делается.
И звучит песня Окуджавы про Леньку Королева, «не для Леньки сырая земля» хотя для меня эта песня звучит гораздо грустнее.
Бомбежки
Бомбили Ленинград часто. Днем стреляла крупнокалиберная артиллерия, а ночью чаще всего прилетали бомбить самолеты с зажигательными бомбами. Для борьбы с ними на крыше дежурили целые подразделения из жителей дома. На крыше были установлены ведра, бочки с песком. Там же висели специальные хваталки с длинной ручкой. Бомбу зажигалку, упавшую на крышу надо было схватить и закинуть в песок. Это вполне мог сделать и я. Тем более, что блокадные матери, предпочитали водить с собой детей, чтобы, погибнув не оставлять сирот.
Я выходил на все дежурства с мамой. На мне был противогаз (на случай газовой атаки), я был в ватнике, из-под которого торчали ноги в коротких штанишках и в чулках в резиночку.
Дежурство нужно было нести у ворот дома, заставляя прятаться во время атаки жителей, идущих по улице.
Это была тоже опасная работа. Поскольку были и осколочные бомбы, которые тоже могли ранить. При мне была сцена, когда погиб молодой офицер. Он приехал на два дня к семье и вышел во время налета покурить в подворотню. Взрывной волной сорвало кованные решетчатые ворота и его придавило. Когда мы с мамой подбежали, он был жив и даже говорил: «Поднимите, решетку», Решетка была поднята прибежавшими людьми, но он тут же скончался. Это была первая смерть, при которой я присутствовал рядом. Прибежали санитары, и прибежала его жена. Она с ненавистью поглядела на всех: «Отойдите, дайте ему после смерти подышать! Сволочи, зачем вы подняли ворота до прихода врача?» (тогда не хватало машин и бензина, и врачи подбегали из ближайших медпунктов).
Мы стояли все молча, и даже я понимал, что возражать и доказывать что-то бесполезно.
Первый снаряд
Первый снаряд в наш дом упал уже в середине блокады. Мы уже приспособились к бомбежкам (если к этому можно привыкнуть). Одно из правил, было «не прятаться»
Дело было в том, что уже к середине блокады многие поняли, что в бомбоубежищах, в подвалах спасение от бомб относительное. Примитивные бомбоубежища заваливал разрушенный дом, и часто люди там погибали либо раздавленные обломками, либо задыхались отравленным воздухом.