И тогда Лайсман рассказал о том, что их народ прожил уже восемь веков от сегодняшнего времени. Что за эти восемь веков по земле русской прошли сотни пожаров и бед, что особо рьяные последователи Христианства за это время уничтожали всякую память о прошлом Руси до её крещения, чтобы оклеветать его, представить ужасным и диким. В результате мы потеряли память о нём, и провидение божье забросило нас сюда, во времена старинные, видимо для того, чтобы лучше познать своё далёкое прошлое, а значит себя. Лайсман говорил искренне, пытаясь убедить старца помочь найти что-то сокровенное.
Светозар помолчал, думая о чём-то, потом встал:
Се дни Алексий ступай с гридне к стругу, а с зарания иди к ме и кличь четыре чадо. Знань узрети, кое хоще. Руслан, ты тут остатися.
Что же оставалось? Дело было далеко за полдень, и Лайсман с сержантом пошли обратно к Ладье, оставив Руслана. А старец развёл огонь в очаге и поставил варить похлёбку из сушёных грибов, трав и крупы. Пока всё это варилось, он расспрашивал Руслана о его жизни, о людях, которых тот привёл сюда. После трапезы они вышли из избы и Руслан пошёл за старцем к большому старому дубу, что стоял на полянке метрах в двадцати от дома. Там, под дубом, старец стал лицом к заходящему солнцу и заговорил. Он говорил о том что жить ему осталось немного следующую зиму он уже не переживёт и уйдёт к предкам в Навь, но в тайну, которую хранил до сих пор один, он решил посвятить Руслана. Храбрый русич же должен перед лицом солнца поклясться богу единому и богам русским, что он сохранит то, что доверит ему Светозар. Руслан, вслед за старцем, произнес слова клятвы. Они поклонились уходящему солнцу и вернулись в избу. Светозар не спал всю ночь, он думал о своём решении доверить тайные рукописи этим людям. Сомнения терзали его. Сталкиваясь с новыми хранителями мудрости, монахами и проповедниками христианства, старец всё больше боялся открыть кому бы то ни было поколениями его предков хранящуюся информацию, которая плохо вписывалась в новую религию. Он слышал об уничтожении княжескими дружинниками по наущению служителей этой религии мест поклонения его и его народа своим старым богам. При этом огню предавались и идолы и священные писания о минувших делах пращуров и богов русских. «Ну что ж с того, думал Светозар, что я умру и унесу тайну с собой в могилу, а те записи сгниют в земле? Всё-таки есть надежда, что Руслан сохранит их. Да и этот Алексей, хоть и христианское имя носит, но видно, что искренне хочет познать прошлое русичей. Значит есть надежда, что всё это тайное богатство не пропадёт»
На рассвете прибыли Лайсман с сержантом и четырьмя гребцами ладьи. Старец взял с Алексея Натановича обещание, что то, что он сейчас увидит, будет использовать только с разрешения Руслана. И, получив это обещание, вся группа, после короткой трапезы печёными лепёшками с травяным чаем и мёдом, двинулась к дубу. Там, метрах в пяти на запад от дерева, старец показал, где нужно расчистить землю принесённой им деревянной лопатой. Вскоре, под слоем дерна сантиметров в пятнадцать, показался деревянный щит с медным кольцом. Сержант поднял щит, перевернул и положил рядом с открывшимся входом в подземелье, в которое вела вертикальная лестница. Старец стал зажигать факел, высекая искру кремнием по кремнию, Лайсман поднёс к факелу газовую зажигалку, и просмолённая пакля тут же вспыхнула.
Любо, улыбнулся Светозар, и, обращаясь к Руслану и Лайсману, добавил, ты и ты идем, и стал спускаться вниз по лестнице, ведущей в обложенный брёвнами, метра четыре глубиной, колодец.
На дне колодца находился невысокий, в полтора метра проём, за которым открылся довольно просторный погреб два на три метра и около двух метров высотой. Помещение и сверху и снизу и со всех четырёх сторон было обложено брёвнами. Перед вошедшими открылся склад из девяти сундуков. Старец, смахивая пыль с крышек стал открывать их один за другим, отмыкая запоры ключами.
В сундуках лежали книги! Часть из них была сшита из пергамента, другие из тонких дощечек, но были ещё и написанные какой-то клинописью медные пластинки Лайсман онемел от этого богатства, он переходил от сундука к сундуку, рассматривая их содержимое при свете своего фонарика. Наконец, взяв себя в руки, он обратился к старцу, от волнения не замечая, что говорит на родном языке, а не языке тринадцатого века: