Марта тогда нам бульон сварила, мы из одной миски ели Теодор-Генрих, зачарованно, ахал:
Мама, огонь! Огонь до неба Питер ощутил горькую тоску:
Я думал, что они оба мертвы. Но сейчас все будет хорошо, обязательно пламя костра, затрещав, рванулось вверх. Марта ловко сняла с огня котелок:
Сеньора Лола, вы и дров принесли сказала она, по-испански. Индианка стояла с вязанкой и шерстяным платком, полным яиц. Питер, немедленно, поднялся:
Садитесь, я вам супу налью Марта подхватила пустой котелок:
Я спущусь за водой и позову всех, к завтраку льняные волосы, блеснув на утреннем солнце, исчезли в узком лазе, ведущем из расселины наружу. Забрав у индианки ее ношу, Питер взялся за миску:
На улице распогодилось. Все еще холодно, но, хотя бы солнце появилось. Надо посмотреть на карте, какие еще тропы ведут на север, кроме той, что мы подорвали и завалили. Хотя сеньора Лола знает округу, она может нас проводить большая рука, с дымящейся трубкой, коснулась его плеча. Он взглянул в смуглое, испещренное морщинами лицо. Питер почти не знал испанского языка, но разобрал неслышный голос индианки:
Ты в такое не веришь, но можешь попросить, одну вещь. Solo una cosa повторила Лола. Питер, широко улыбнулся:
Здесь даже думать нечего, сеньора. Чтобы моя жена была счастлива Лола не ответила на улыбку. Темные глаза внимательно, немного грустно взглянули на Питера: «Будет». Замолчав, опустив почти седую голову, индианка принялась за суп.
Лазурная вода озера сверкала в ярком солнце позднего утра.
Прежде чем идти в физическую лабораторию, Максимилиан связался с «Орлиным гнездом». Рауффа он застал за завтраком:
Ни о чем не беспокойся, занимайся делами, уверил его приятель, мы с Адольфом проведем отличный день, сходим на берег, разожжем костер в трубке послышался лай филы. Макс насторожился:
Аттила, кажется, беспокоится. Он обычно не подает голос, без дела обергруппенфюрер отогнал от себя эти мысли:
Лает и лает, ничего особенного. Он, в конце концов, собака овчарки охранников, в госпитале и физической лаборатории, тоже завывали и скулили. Псы рвались с поводков, солдаты еле их удерживали. Провожая Максимилиана, начальник особого отделения больницы заметил:
Резко изменилась погода. Тучи рассеялись, вышло солнце, после долгой метели. Животные на такое всегда реагируют, впрочем, как и люди и Эмма и Муха еще спали. Макс решил вернуться в больницу после испытания системы радиоуправления. Он одевался в пустой палате:
Хорошо, что мне привезли мундир. Муха всегда боялся эсэсовских рун, хотя сам их носил Макс, впрочем, не собирался пугать зятя. Обергруппенфюрер взглянул в прорезь, в железной двери палаты,
Он и так, достаточно, напуган. Он мне еще понадобится, для торжественного выступления зять громко храпел. Максимилиан, с отвращением, вдохнул застоявшийся запах гноя, перегара и мочи:
Муха под себя сходил, во сне. Ладно, пара дней, и он станет кормом для рыб, на дне озера перегнувшись через борт катера, обергруппенфюрер взглянул на прозрачную воду:
Рыб, кстати, не видно, хотя они обычно ходят стайками. 1103 молодец, за одну ночь все сделала он и не сомневался в способностях подопечной.
1103 сидела на корме катера, зажатая двумя охранниками. Ветер шевелил коротко стриженые, рыжие волосы. Женщина не надела сиротской, серой ушанки, в которой ее привезли с берега Татарского пролива. Макс, краем глаза, скользнул по синему, приютскому пальтишку, по тонким щиколоткам, в хлопковых чулках, в потрепанных туфлях, на плоской подошве:
Я ей сказал, что у нас годовщина, десять лет знакомства он скрыл улыбку, но это если считать близкое знакомство. Увидел я ее раньше как и в тридцать шестом году, в Кембридже, 1103 больше напоминала воробья. Хрупкие пальцы, в пятнах от чернил, уверенно держали плоскую, черную коробку, с рычажками и антенной. Максимилиан покуривал, опираясь на штурвал:
Я хотел на ней жениться, предлагал ей виллу, прислугу, личный самолет, полную свободу, в исследованиях 1103 и на озере Фаньяно продолжала носить простые чулки, детское белье и лабораторные халаты.
Халаты, вкупе с полотенцем и постельным бельем, меняли каждую неделю. Стирала женщина сама, под краном. Максимилиан выбросил окурок:
Волосы ей подстригает врач, из госпиталя, при осмотре. Ей ничего не надо, кроме дешевого мыла и зубного порошка. Истинно, создание не из этого мира. Но у нее есть чувства, и не только ненависть. Она совестливый человек, она помнит о невинных людях, погибших от ее рук Максу пришло в голову, что 1103 убила больше жертв, чем средний концлагерь: