f63.9 или Луганск 001
non-роман-fiction
Мирослав Палыч
Иллюстратор Владимир Абашевич Бовгунов
© Мирослав Палыч, 2018
© Владимир Абашевич Бовгунов, иллюстрации, 2018
Бхагван, Толстой и другие
Совсем недавно оказавшись на юге Индии, я возымел, наконец, возможность встретиться со Светлейшим Shri Kuchakt, весьма почитаемым мною за его так созвучные мне свежие философские идеи и новую, изобретенную им науку психологику, которой я из простого любопытства заинтересовавшись, затем увлекся основательно. Сидя на циновках в нехитрой, крытой пальмовыми листьями беседке с видом на полоску океанической бухты, что находилась в месте на удивление свободном от бетона, мы трое (я, переводчик-индиец и сам Бхагван) пили чай буро-зеленую несладкую, но удивительно освежающую в зной жидкость и пытались общаться.
Оттолкнувшись от темы шумов океана, наш разговор пришел к теме больших музыкальных форм, развития не получившей: «искусственные звуки больше для неврастеников, не способных расслышать шелест листвы, шум прибоя и не умеющих от сонма не своих желаний пребывать в паузе неподвижности». Так, к моему удивлению, и оказалось, что говорить нам было особенно не о чем. Притянутая «за уши» не без помощи молодого литератора-переводчика, белозубого парня-студента из «Дружбы народов», очередная тема о литературе и писательстве также зашла в тупик. «Стоит ли проживать жизнь, навязанную книгами», изрек невозмутимый философ, вяло кивнув мне, а, может быть, Океану, своим белейшим тюрбаном
К концу нашей недолгой, скупой на слова беседы, я уже знал, что писать книги это не очень умно и даже, скорее всего, для взрослого человека и глупо. Пожалуй, понял, что писательство зачастую нарушение основ бытия, потому как есть и свой опыт, а на своем опыте человек ближе к природе, к Идее его создавшей. От Бхагвана было мной также узнано, что большинство «писателей-прозорливцев» разделили участь несладкую, наверное, оттого, что нарушили нигде материально не отраженный, но незримо-негласно действующий, некий неисповедимо-целесообразный верховный запрет, до поры запрещающий тайну. Хотя те, из пишущих, кто разделил участь относительно «сладкую» по Бхагвану отличались незавидной застереотипленностью сознания. Когда я именно об этом подумал, Учитель произнес какие-то слова «Стереотип как вирус, кто его имеет, тот навязывает его другим», произнес переводчик.
«Но, необходимы же книги, когда нет опыта, когда полноценная личность еще не сформирована.., когда нет своей жизни.., и необходимо же писать, чтобы отточить мастерство», слабо и вряд ли «впопад» возражал я Мастеру наиновейшей философской школы. «Своя жизнь есть всегда и у каждого. Личностью человек становится, когда к его божественному началу прикрепляются эгоизм, алчность и агрессия Мастерство же оттачивается в паузе неподвижности», возвращая меня к обрывкам недодуманных мыслей о значении «паузы» в жизни перевел молодой индиец слова учителя, терпеливо и снисходительно давшего мне договорить. «Что делать, если не читать книг, и что делать мне, если не писать, когда писать книги единственно моя работа?» задал я очередной вопрос отцу-основоположнику психологики. «Просто жить, и пытаться разворачивать себя хотя бы по горизонтали в этой жизни для более полного принятия жизненных явлений в их взаимозависимой целостности. Так куда поучительней, богаче и целесообразней, чем по-книжному», ответствовал Бхагван. Видимо, мое непонимание или несогласие с такой сентенцией передалось мэтру. «Я же не сказал, что читать нельзя, ведь есть в природе азбука и письмо, да и сами книги. Сказано было о том, что читать в этом мире лучше далеко не все, что видит глаз», вдруг ясно услышал я где-то в себе слова, не разомкнувшего губ, Бхагвана; невозмутимого, с едва-едва заметной улыбкой, погруженного взглядом в океаническую даль
«Хотя в этом мире до поры можно все, что хочешь, это простительно, если нет своего малейшего опыта. Точнее, п о к а нет своего опыта».
В такт словам, или мыслям, непостижимым образом во мне слышавшимся, лобастый индиец еле заметно шевелил безукоризненно повязанным головным убором одновременно с красивой, пышной, местами с серебряной проседью бородой. «Книги лучше писать добрым, тем, кто любит людей Это редкость: пишущие любят больше себя со своим написанным». Услышал я в себе очередную мысль Бхагвана. «А если человек умен, хорошо знаком с орфографией, но не добр?..». Тут мне вдруг вспомнились строки из давнего ко мне письма одной женщины: «А если человек честен, но не добр?..».