Я критикую Кузнецова за то, что, оказавшись за границей, он пытается полностью оправдать свою осведомительную деятельность и свой конформизм в СССР, сваливая все на жестокость режима, и тем самым оправдывает трусливое и пассивное поведение большинства советской интеллигенции, которая хочет, чтобы ее "жалели", потому что она несвободна, но не хочет делать ни малейших усилий, чтобы этой свободы добиваться. Таким образом, я пишу, что если мы хотим изменить режим своей страны, мы все должны взять долю личной ответственности за это.
Я надеюсь, что сам Анатолий Васильевич Кузнецов правильно понял смысл моих упреков, которые я делал не для того, чтобы "скомпрометировать его роль в глазах Запада", а чтобы показать ему, что независимые люди его страны относятся к нему не так, как официальная советская печать, но и не так, как те, кто оценил его с точки зрения пользы, "которую он приносит антикоммунистической пропаганде".
Мне трудно судить, "разрушает" мое письмо эту "пользу" или нет, но хочу сказать, что "пропаганда" - самое отвратительное для меня слово, и когда я писал свое письмо, я думал не о коммунистической или антикоммунистической пропаганде, а о достоинстве русского писателя. Г-н Брэдшер прямо фальсифицирует мое письмо. Я пишу, что Солженицын, судя по его книгам, не производит впечатление "затравленного и измученного" человека, что он способен противостоять любой травле, что он уже один раз сохранил свою внутреннюю свободу и достоинство в тюрьме и я уверен, что вновь сохранит их, если его опять посадят за решетку, и я добавляю, что все мы можем черпать силы из примера Солженицына.
А г-н Брэдшер излагает это место моего письма так: "Амальрик сказал 'нельзя сказать, что Солженицын... затравлен и измучен' и хладнокровно добавил, что он смог бы пережить еще одно заключение".
Г-н Брэдшер еще несколько раз искажает мое письмо Кузнецову. Он пишет: "Амальрик заявляет, что он предпочитает молчать и страдать, нежели лгать за привилегии" и заключает, что раз я не молчу и вместе с тем "по-видимому, все же не страдаю" - это вызывает большой вопрос. В действительности я пишу в письме всего лишь о том, что людям, которые не могут открыто выступить против режима, лучше просто молчать, чем писать и говорить то, что противоположно их собственным взглядам.
Мое возвращение из Сибири
Второй аргумент - это мое досрочное возвращение из Сибири, куда я был сослан по указанию КГБ. "В 1966 году русский Верховный суд пересмотрел приговор, - пишет г-н Брэдшер, - и Амальрик вернулся в Москву. Пересмотр необычен, а разрешение вернуться в Москву еще более необычно". И далее пишет: "Возможно, он купил свое возвращение из Сибири тем, что согласился сотрудничать". Здесь г-н Брэдшер опять искажает факты или просто их не знает.
Пересмотр приговоров самая обычная практика, и это связано не с какими-то закулисными соглашениями, а просто с тем, что многие дела ведутся низшими инстанциями крайне безграмотно, приговоры выносятся явно необоснованно - и это заставляет высшие инстанции что-то в них менять, даже если подобные дела курировались КГБ. Что же касается осужденных по Указу от 4.5.1961, как я, то я вообще не знаю ни одного случая, чтобы осужденный по политическим мотивам отбыл по этому Указу срок полностью, настолько грубо и неправосудно делались эти дела. Как и мне, был пересмотрен приговор поэту Иосифу Бродскому - и он смог досрочно вернуться в свой родной Ленинград. О его деле много писали на Западе и там выходи-ли его стихи. Так же досрочно вернулись в Москву из ссылки поэт Батшев (из группы СМОГ) и художник Недбайло. Всех их, следуя логике г-на Брэдшера, следует объявить агентами КГБ.
Еще более нелепо его утверждение, что "необычно разрешение вернуться в Москву". Такое разрешение не дается только в том случае, если человек осужден за "особо опасные государст-венные преступления" (в том числе по ст. 70 УК РСФСР) или он рецидивист.