Бесцеремонно закинув голову и шевеля босыми пальцами ног, Веда узрела среди верхних, чуть оперённых чахловатою листвой ветвей, сковороду, ниже у самого пола пристроился верстак. Повернувшись на нежно скрипнувших шкурах, холодно любопытная акула нашла взглядом на стене висевшие в ряд портупеи всех размеров. Одного такого стороннего и неумного взгляда было довольно, чтобы убедиться, что они новёшенькие. Что-то коробилось под наброшенною рогожей, как будто это было нечто острое и в большом количестве.
Вдруг Веда почувствовала на себе такой же острый и внимательный взгляд. Не сразу она поняла, что это индифферентный владелец и распорядитель мастерской смотрит на неё. Смотрел он именно на шевелящиеся пальцы. Убедившись, что его внимание перехвачено, он не стушевался и отвернулся к обещалке, где открылась страница не с диаграммами, а с картинкой, вроде группового портрета.
Похоже. Пробурчал он по-сурийски, но посетительница так и не поняла, к чему относится реплика к упомянутой части её персоны или к странице.
Страницу он, правда, не медля, залистнул. Вновь запрыгали иллюстрации технического порядка, относящиеся сугубо к сапожному искусству. Хвост обвил сук дерева. (Или это сук обвился вокруг хвоста? Движения Гарамы отличались такой замедленностью, что сразу и не разберёшь.)
Это что за картина?
Всякое Рассеянно откликнулся Гарама.
Рассеянность не выглядела наигранной. Как раз в ту секунду текущая страница без рисунков послушно увеличилась расплылись, занимая выпуклое зерцало обещалки, слова, нанесённые киноварью и ещё более яркой жёлтой краской. Лист носил следы огня и воды, с маленькой прорехой у нижнего края.
Так что насчёт сапог? Осведомилась погромче Веда.
Гарама дёрнул ушами, давая знать, что слышит. (Или же он испытывал раздражение, как всякий, кого отвлекают в момент полной сосредоточенности.)
Ну Прогнусавил он, поворачивая из номинальной вежливости морду в полупрофиль. Язык его ходил между зубов, помогая мыслям.
Тогда было другое мировоззрение Проговорил он, невероятно затягивая гласные, споткнувшись почти на всех согласных, отчего речь его делалась труднодоступной.
Более он ничего не прибавил.
Всему, что говорено было в Ловарне, Веда внимала вдумчиво, по выражению НН, применяемому к бедному Пусику, когда он отыскивал в открытом буфете какую-нибудь металлическую плоскую баночку и сидел над нею. Размышлял ли он над тем, что главное в баночке это содержимое? Кто знает. Не следует приписывать другим собственные мысли. Слово, употреблённое Гарамой, кое-что напомнило Веде. У него есть мировоззрение, сказала НН однажды, застав кота бдящим над баночкой.
Ведь и у Веды было мировоззрение. Да, вообразите себе, и у Веды было мировоззрение. А поскольку она сурийка до мозга костей хотя она и не верила, что костями можно всерьёз думать то впитала в себя, как губочка на сурийской среднестатистической кухне, всё, что ей предложили.
К тому же, она кропивнянка, а кропивняне верны принципам своего посёлка, выработанным за много тысячелетий.
Если вам неугодно тратить драгоценные минуты своей двойной жизни на отвлечённые предметы, то примерно полстранички извольте пропустить. Но, вот честное слово кропивнянская философия достойна внимания уже хотя бы потому, что на материке Гиперборея вообще почти никто не занимался этим видом деятельности, а всю необходимую философию поставляли с материка Джамбудвипа. Так-то оно так, но исключение необходимо, чтобы подтверждать правило. В Кропивнике издавна водилась только философия местного производства. Насчёт её достоинств, это каждый сам рассудит, но одно объективно это лаконизм.
И, подобно тому, как издавна существуют четыре материка, так и мировоззрение посёлка опиралось на четыре небольших свитка с драгоценными иероглифами.
Первый гласил, что «если нет мужчины в доме» Несмотря на то, что у принципа было такое внушительное начало, конца у него не имелось. Во всяком случае, никто его не слышал.
Поэтому никто, как полагала Веда, и не знал, что он означает. Смысл, вероятно, был утрачен в Далёкие Времена, но жители хранили оставшееся, как подобает культурным существам, в надежде, что Грядущее прольёт свет на этот памятник цивилизации.
Надпись на втором свитке (или краеугольном камне) утверждала, что кошка соседа не вполне сыта, а точнее, принцип заключался в том, что соседи по умолчанию и с неизвестными целями систематически морят свою кошку голодом.