Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.
Скажите сейчас буду.
Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:
Голос потеряла, температура тридцать девять. Проводишь?
В студенческую поликлинику не хочешь?
Дома лучше у меня любящая тетка главврач больницы.
Тогда, конечно. Едем сейчас?
Подаю Оле пальто идем на троллейбус.
Думала, ты побоишься ко мне прийти. Значит, теперь я твоя подруга?
Похоже на то, я подмигнул. Ангина это от пива холодного?
Наверное, она улыбается. Ты завтракал?
Не успел.
И на вокзале в пельменной не сможем через сорок минут автобус. Ну, ничего, у нас поедим.
Мы уже сидим в троллейбусе. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:
Не будем суетиться пощадим отеческие чувства твоих родственников.
Она не верит, что я серьезно бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: «Не глупи!»
Разъясняю позицию:
Оля, могу принять твое приглашение в твою квартиру или комнату в общежитии, но в дом твоих родственников без их приглашения я не войду.
Странно. Почему? Ты меня стыдишься?
Конечно, нет. Но есть этикет. Ты извини.
Потом были вокзал, автобус, дорога и, наконец, шахтерский поселок Роза, которая была Люксембург.
Выздоравливай, прощаюсь у подъезда ее дома.
Непременно, смущенно бормочет она, все еще надеясь, что я останусь. Потом сует мне записку в ладонь. Вечером позвони.
Вечером на переговорном пункте.
Привет, улыбаюсь в трубку. Как здоровье?
Пошло на поправку. Скучаешь?
По твоим губам.
Значит, тебе нужны только они?
Еще не решил.
Ты поел?
На часах девять вечера. Как ты думаешь?
Я рассказала родителям, какой ты противный. Папа отметил настоящий мужик. Мама обиделась мог бы зайти.
Пытаюсь осмыслить реакцию ее родственников.
Для отца нет ценностей дороже чести дочери. Всякие там приятели-друзья должны оставаться на своих местах. Молодой человек, переступая порог дома отчего своей подруги, делает заявку на серьезность отношений.
Для матери я, скорее легендарный председатель лучшего в области общежития, и, наверное, это моя обязанность провожать домой прихворнувших девиц. Если не всех, то лучших из лучших. Как ее дочь.
Вот так мы воркуем битый час, а подсознание повесило табличку на дверях своей комнаты «Не беспокоить!». Какие-то у него напряги с Олей.
Роль миротворца в нашем конфликте с комендантом взял на себя Альберт Захезин, неосвобожденный секретарь парторганизации факультета. Нормальный мужик мы с ним ладили всегда. Теперь в его голосе нет теплоты температура упала на несколько градусов.
Похоже, вы оба погорячились. А дело страдает.
Вылезло подсознание, тоже осыпает меня упреками, но я его затыкаю: «Ты-то, господи, куда лезешь?»
Мысленно прикидываю перипетии предстоящего разговора. Хочу ли я примирения с Гончаровой? Не могу даже притвориться, что да. Хочу ли я вернуться в студсовет? Конечно, но при условии, что мне не придется контактировать с комендантом. А поскольку сие невозможно, то. напрасны хлопоты ваши, Альберт Михайлович.
«В этом-то вся суть», объясняю подсознанию. Оно горестно вздыхает. Прихожу к убеждению, что однажды мы с ними таки сможем поладить.
. Иногда в его интересах, приходится наступать на горло своему самолюбию. Ведь мы коммунисты, убеждает Захезин. У нас есть партийная дисциплина.
Ну и что мне на это ответить? Подсознание с невинным видом пожимает плечами.
Неужели так плохо все? вопрошаю невинно.
Парторг вздыхает:
Хотел бы я знать, что у тебя на уме.
Ситуация начинает нервировать. Понимаю: он может поставить вопрос о моем членстве в партии. Неприятное и угнетающее открытие. Вот и подсознание глубокомысленно кивает, на его лице написано: «Наконец-то дошло до тебя, дурочка, какую кашу ты заварил!»
Захезин смотрит на меня и хмурится.
Мы разговаривали о тебе с деканом. Нам абсолютно нечего предложить тебе в плане другой работы. Сам-то думаешь, чем заниматься, если уйдешь из студсовета?
Подумываю в СНО (студенческое научное общество) записаться, спортом заняться, отличником стать, отвечаю с легким сарказмом.
В СНО? переспрашивает.
Хочу проверить на практике свои инженерно-технические способности. А то вручат диплом. Куда махнуть?