Портной несколько раз стреляет мне вслед.
Самолёт продолжает взлёт
Самолёт долго набирал высоту полувойны,
Тормозя на ухабах полураспада.
У каждого во́лны совести разной длины.
И душа собственного формата.
Знаешь когда отцветает время, отраженья становятся одиноки.
Если судят, лаская личный аршин, мгла открывает счёт.
Реальность без людей идеальна. Она подведёт итоги.
Самолёт продолжает взлёт.
Стоп!
Садимся в трамвай.
Места для поцелуев. Всё, как всегда:
намасте, финты и подножки, крики «банзай!»
Дамы и господа,
мы рады приветствовать вас
на борту нашего сна.
Генератор случайных биомасс
выводит на экран образ пилота в виде дна
перевёрнутого окна.
Оглядываюсь. Водитель
параллельного трамвая ещё хуже,
пожалуй.
Он так зарос рогами, что они разрывают китель.
Выдают информационные жала,
беруши.
Я беру немного гранат.
Дальше киножурнал, реклама,
коктейль, салат;
чуть новостей:
в прифронтовой полосе
инспекция ОБСЕ
обнаружила клюв
гигантского марсовидного гиппопотама;
двояковоскресший репей
встретился со своею женой из будущей реинкарнации.
Тут обрыв ленты, помехи в рации,
невнятное «бу-бу-бу»,
точки, тире, титры,
прозрачные руки, вырастающие на лбу,
загораживают глаза.
Голосуем «против», но многие «за».
Каждый метит в наполеоны, махатмы, арбитры.
Штыковая атака.
Барабанная дробь. Кто-то (мечтательно):
о нас ещё сложат саги
Кто-то (выдохнув): прошла по касательной
Возгласы: оккупант!!!
(Кричат сразу со всех сторон.)
Все вскакивают, пытаются друг друга бодать
отражением фантомных пант;
поминают старорежимный ять.
Летят самолёты, мчит кавалерия.
Я подаю тебе руку. Шлюз-парашют-земля.
Всё. Стоп. Прорастаю, становлюсь деревом,
лесом, сельвой, тайгой.
Ты где-то в ветвях, словно наяда.
Радуга твоих волос кружит пургой,
плывёт, словно осень, впадая в ближайший весенний дом.
А в это время мой совсем другой я,
замыкая сумерки льдом,
бродит по саду
улыбающихся камышей,
сыплет горстями сушёные страхи минут
стайке ручных ножей.
Те проголодались. Клюют.
Взор бирюзовых роз
Взор бирюзовых роз
Свеж, как февральский лёд.
Звон родниковых ос
Ночь превращает в год.
Высится тишина,
Прожитый миг нелеп.
Новые имена
Реют в ветрах судеб.
Утро поёт: дин-дон,
Вечер куёт ключи.
Кружат миры: день-сон.
Пламя небес горчит.
Видятся сквозь туман
Будущего дымы.
Дождик поёт: инь-ян.
Значит, тут где-то мы.
Прапрадед пил с утра какао
Прапрадед пил с утра какао,
Вкушал яишню не спеша.
Читал газету. Радикалов
Корил в четыре этажа.
(Они опять призвали к стачке,
А тут Цусима и позор!..)
Потом адресовал укор
Министрам, дворнику и прачке;
Честил полицию («сатрапы»! ),
Сердясь, хватал сюртук и шляпу
И с тростью выходил во двор.
Пора в присутствие!
Извозчик!
Да, барин!.. Мигом долетим!
Какой те барин? Я попроще!..
Давай же, трогай
Горький дым
Уже стелился над страною.
Всходило новое. Иное.
Не лёгкий жребий выпал им
Сто лет промчалось, даже боле.
И снова слышится: «доколе?».
(У нас особенная стать!)
И дым опять тягуч и едок.
Но спи спокойно, славный предок!
Прорвёмся! Нам не привыкать!..
Чем пахнет город?
Чем пахнет город? Гарью стылой,
Шершавой тенью кирпичей,
Кривой улыбкой сытой Сциллы,
Лучом, уснувшим на плече,
Бегущей строчкой дальних тучек,
Озябшей звёздною пыльцой,
Зимой дремучей, неминучей,
Весной упавшей на лицо
Но сколько б ни перечислял я,
Не рассказать мне никогда
Как пахнут злобой и печалью,
Войною, пеплом, стоном, сталью
Разрушенные города.
Сентябрют
(2015)
Кому куёшь ты, кузнец Ареса
Кому куёшь ты, кузнец Ареса,
В ночи мечи?
Кому на горе горит железо
В громах печи?
Какому воинству ты готовишь
Копьё и бронь?
Скажи, каких одарит чудовищ
Твой злой огонь?
Коваль вгляделся в свой молот алый
И жар в печах.
И сокровенье затрепетало