Чем в палате кровавой, задыхаясь, хрипеть,
Излечиться, вернуться на фронт, умереть.
7.
Кролики, птицы, девы-убийцы,
Ловкие, скромные, как ассирийцы,
Как ненадежные бледные тени,
Словно кривые сомкнула колени
Призрачно-юная, нежно-немая,
Дочь искажений, бессмысленно-злая.
Вновь одурманена гневом неслышным
Видит с двухскатной и призрачной крыши:
Змеи-цветы над отчаяньем рыжим,
Белые мамонты в небе Парижа.
8.
Июль ползет сороконожкой липкой,
И манит саранча своей прожорливой улыбкой,
Столпились жабы, онемев, у пересохшей лужи,
Собаки воют на прогорклую луну.
Июль ползет, растерянной змеей меняя даты.
Календарей слезает будничная кожа.
Июнь беспечный слыл неосторожным,
И в подворотне был убит безумным братом.
Субботы плен вопьется меж лопаток.
На пляже будешь ты неловок, бледен, жалок.
Вином себя омыв, слов ищешь совпаденье,
И остров нежится в поспешном волн гниеньи.
А в воскресенье, в тень забравшись пальмы,
Чудесно как к мечтам сойти печальным,
На полуобнаженных дев с усмешкою взирая,
Себя и их с одним восторгом глупым презирая.
9.
Застань меня за делом непристойным,
За созерцаньем древних карт янтарных,
Пожелтевших и мрачных, потрепанно-тусклых,
На которых части света еще не увяли,
Не сжались до точности грубой, достойной
Только жадных лжецов и купцов расторопных,
И воинов небесных, с гордостью разрушающих
Стены городов среди джунглей укромных,
Прекрасных завоевателей, чью жажду наживы
Не смогли трясущиеся отклонить астролябии,
И шторма тропические и лихорадки черной нарывы,
И небесные неумолчные хляби
Не сумели заглушить глас мечтаний о золоте.
Застань меня за разглядыванием чудовищ странных,
Тела обвивающих вокруг островов,
Где ныне разбросали пляжные страхи туристы,
Обвини меня в легкомыслии невежественном,
Замахнись хрупким на меня кулаком,
Поцарапай лакированным ногтем,
Угрожая очередной реконкистой,
Обвиняя в непонятной измене,
Упади на колени, закрывая глаза ладонями,
И плачь, сотрясая браслеты запястий,
И кричи, что никого нет в мире меня презренней,
И ты не думала, что я способен на такое.
Вынуди меня обнять тебя и обещать,
Что больше я тех книг никогда не раскрою.
10.
Солнце всходит на небо как мертвый тиран,
Был искусен улыбчивый таксидермист.
Хитроумных министров засохший обман
Часовщик поддержал, заведя механизм.
Поднимает оно раскаленную длань
И приветствует подданных, в страхе немых,
И ликует толпою под ним океан,
И в безумии остров от страсти вопит.
Он кустарников рвет на себе кружева,
Лепестков изувеченный шелк раздирает,
Гроты в скалах зияют созвездием ран,
Проповедуют слизь всех карьеров стигматы.
Иссуши меня, взбей, изнасилуй волной,
Я раздвинув лагуны лежу пред тобой,
И со дна всех колодцев скорей собери
Все последние капли, что они берегли.
Пусть улитки засохнут в спиралях своих,
Навсегда я хочу, чтобы жаб голос стих,
Пусть пустыней сойдут все густые леса
Черви станут молитвой в устах мертвеца.
11.
Поднимись по реке от пугливого моря,
Не жалей ты для топок самородков угля.
Распугай крокодилов и в болотистой пене
Пусть исчезнут они, проклиная тебя.
Приготовь на обед ты блудницу-пиранью,
Обглодай, у сестер всех ее на виду,
Пусть тебя назовут они зверем жестоким,
Будут видеть в придонном полночном бреду.
Проведи пару дней во дворце лихорадки,
За столом у прекрасной и юной хозяйки,
Проберись в ее спальню, обнажи ее плоть,
Из груди ее гной пусть заполнит твой рот.
Если древние храмы тебя привлекли,
То налево ты взор свой тотчас обрати.
Видишь ров и канал, жертв былых черепа
И по крови тоскует вся в кувшинках вода.
Если ищешь ты золото вправо смотри,
Где разбились другие уже корабли,
И скелеты оскалились в жажде любви,
И мечтах о двух метрах червивой земли.
Ты штурвал поверни и на скалы направь,
Превратится пусть греза в тоскливую явь,
Чтобы тем, кто придет за тобою вослед
Улыбался обвитый питоном скелет.
12.
Я полз под дождем, обнаженно усталый,
От неба боясь восхищений крылатых,