Раздевшись, взял инициативу в свои помытые руки.
Ну-ка, черт возьми! я голодный с работы: давай по-братски ложку мне, две тебе.
Под шумок сунул Насте ложку в рот не пустую, конечно.
Считать умеешь? Сколько слопала? покажи на пальцах. Да у тебя и пальцев столько нет. Все хватит объедаться остальное мое. Что нет? Тебе тоже надо? Ты больше моего слопала и еще хочешь? Где совесть, дочь?
Под шумок ложка за ложкой тарелка пуста.
Ух я наелся! похлопал себя по животу. А ты? Еще хочешь? Да нам тебя не прокормить. Мама, неси добавки.
Тома не верит:
Сам что ли съел?
Дочь, нам не верят пойдем дуться.
Ей надо спать.
На диван нам можно лечь?
Сначала разденься.
Мне кажется моя дочь умом и сообразительностью намного превосходит своих сверстников. И наблюдательностью. Она с одного взгляда определяет в каком я бываю настроении и подстраивается вместе грустим, вместе балдеем. Готов поклясться всеми богами, что в этом маленьком тельце живет душа взрослого человека. Хотя безграничная энергия доказывает, что это все-таки ребенок.
Именно эта самая энергия, выплеснувшаяся при моем появлении, делает Настин сончас невозможным ей хочется прыгать и скакать. И висеть вниз головой в моих руках
Ага, сейчас, кивает Тома предостерегающе. Мы только поели.
Маленькая бедокурка никак не хотела лежать под одеялом и слушать сказку про влюбленного летчика, который прямо из самолета рвал на облаках цветочки для ее мамы. Ей самой хотелось летать самолетиком в моих руках она и ручки раскинула и похоже гудит: ну, просто маленький-маленький истребитель.
Мы немножечко полетали, в окно посмотрели на двор занесенный снегом и, наконец, оказались на диване.
Жил-был на свете Дед Мороз. Елку с игрушками Насте принес.
Кстати, елка ребенку с тебя, Тома уже в кресле с семечками.
«Если ты сосчитаешь всех зверят, которые на елке висят, я исполню твое желание», сказал Настеньке Дед Мороз. Давай посчитаем.
Дочь тут же выпростала ручку из-под одеяла.
Зайчиков сколько на елке три? Значит, три.
Мы загнули Настеньки три пальчика.
Ежиков на елке три? Значит, три.
Мы загнали еще два пальчика.
Ой, не хватает! А где же третий? Доставай вторую ручку будем на ней считать.
Дочь хитро улыбается, головой мотает, ручку не достает.
Ах так! Ты нарушила сказку. Я обиделся и с тобой не играю.
Поворачиваюсь набок и смотрю на Тамару.
Обрати внимание, говорю ей, как стремительно растет наш ребенок. Ей уже мало идти в русле рассказа, она по своему усмотрению меняет сюжет. Вот чем она сейчас занимается?
Тома встает на цыпочки и заглядывает через меня на дочь.
Пальчики свои рассматривает. Скоро уснет. Ты лежи, не шевелись.
Как живешь без меня, жена? шепчу я.
Тома укоризненно цокает языком тихо, мол, ребенок засыпает.
Минут через десять я встаю, одеваюсь. Настя спит Тома перекладывает ее в кроватку.
Тебя покормить?
Я домой.
Вернутся не хочешь?
Сюда нет.
И долго ты собираешься так жить?
Как только ты захочешь отсюда съехать, так семья наша сразу воссоединится.
Совсем недолго осталось ждать, печально кивает Тома.
Как трудно сохранять жизнерадостность, когда уходишь от любимой женщины. На душе снова мерзко. И некого винить кроме самого себя. Это я поверил Пашкову. Это я ударил тещу. Это я сейчас ухожу в метельную мглу от дорогих моему сердцу людей.
А снег все валил А ветер все дул
Не дойти до дома без перекура. Завернул в пивбар.
Какой-то пьянчуга прямо с порога:
Угостишь пивком, воздушный флот?
Перебьешься.
Какие мы важные нарывается подлюга.
Мужик был в резиновых сапогах, которые были ему явно велики, имел тяжелый запах давно немытого тела, табачного дыма и перегара. В едва достигавшем колен потертом пальто казался грузным, почти толстым. Спутанная борода и нечесаные, с густой проседью космы, похоже, годами не знали ни ножниц, ни мыла.
Сегодня меня раздражала каждая мелочь. Просто поразительно, как чешутся руки стереть с заросшего рыла эту мерзкую ухмылочку алкаша. Врезать бы в челюсть, да так, чтобы он покатился по полу. Взял себе пива
Опять эмоции. Чересчур часто они стали посещать в последнее время не к добру это. Сейчас-то нервничать ни к чему. Вроде все устаканилось. Вот только семья