С. улыбнулся мне. Не докурив, потушил сигарету.
Интересно, куда они? самолёты полосовали небо. Если я смотрю на них, я, вроде как, уже с ними? Или как? Как думаешь?
Я кивнула.
А всё таки нет
Треснула скорлупа: закат желтком растёкся по небу. Нас затопило рыжим варевом. Приехала электричка, но никто не сдвинулся с места. Электричка уехала. Муравьями разбежались пассажиры.
Я представила, как мы выглядели со стороны: ничем не прикрытые для их взгляда в этом предельно прозрачном апрельском воздухе два человека в пальто. Два человека, оккупировавшие лавку: каждый со своего края. Под ногами вздрагивают наши умирающие тени. Смотрите, смотрите, милые прохожие, под ногами корчатся наши тени.
А если ещё отдалённее, растягивая пластилин будущего: какая перспектива! смотрите, милые, под кроватью сброд одежды.
Вот с тех самых пор я уже не так боюсь своего появления из тени.
Лес это переход в другое пространство, иной мир. Лес стихия типа прохода. Портал, можно сказать, преподша листает слайды, поправляет волосы.
Лес это начало любви, тихо говорю я. Но никто не обращает на меня внимания.
_________
Мы выходим в коридор. Мария говорит о детях. О, эта Мария со своим нерождённым христом
Лучше б я детей воспитывала, чем тут находилась, она смеётся, ну почему я пошла в этот вуз, скажи мне? Чтоб он сго, Мария не успевает договорить, её перебивает грохот. Я хватаюсь за подоконник, пытаясь устоять. Где-то рядом на полу сидит китаянка и обнимает свою мраморную ножку. Дышать не то, чтобы тяжело, но горло дерёт от пыли, подобно туману наполнившей воздух. Осыпается штукатурка: китаянка сидит и поражается, что в россии снег идёт даже в зданиях. И чего ей этот институт русского языка?
Кто-то кричит, кто-то ругается. Никого не задело. Мария истерично смеётся.
Я поворачиваю ручку, открываю окно, надеясь впустить безмятежную улицу с её свежим ветром на место происшествия. Холодно. И ничего не видно. Протираю глаза, рассматриваю свои руки пальцы покрыты белёсым налётом и размазанной по ним тушью. Мне всё таки удаётся кое-что разглядеть потолок обвалился.
Четвёртый этаж наполняется народом. Все ахают и укоризненно покачивают головами. Строитель смотрит на нас сверху вниз, прямо из дыры, словно веснушчатый мальчик, который пытается в солнечную погоду проникнуть в тайну звёзд в колодце. Строитель морщится никаких звёзд. Ему что-то угрожающе кричат. В ответ голова исчезает из проёма. Я пробираюсь в первый ряд соглядатаев. Мы стоим и смотрим в дыру в потолке. Плывут облака. Под ними синее-синее нутро.
<в день третий>
Солнце расстилает по земле свою леопардовую шкуру. Мы вытираем о неё ноги и без зазора совести забираемся с ними на лавку. Лавка эта находится в роще, в самом неприглядном для неё месте: за каким-то домиком да ещё и так, что сидящий на ней непременно упирается взглядом в стену. Из спинки лавки выломана одна зелёная доска, и мы с упоением просовываем ноги в образовавшийся просвет, отказываясь разглядывать исписанную штукатурку стены. Мы видим холм и видим змею дороги, а также пряничные домики, за ними зубья леса (и наш взгляд рассекается о них). С. старается удобнее расположить своё тело, но у него слишком длинные ноги им нигде не находится места. В конце концов он ставит одну на лавку, а другую спускает вниз.
И закуривает: опять очень по-медвежьи. Я засматриваюсь на вкрапление грязи на его штанине и проигрываю в карты.