Мне рассказывали, после тринадцати четырнадцати, ни одной целки, заметил Костя.
Другое время, согласился Володя. Нам счастьем казалось только прижать в углу девчонку, поцеловать.
А в ответ оплеуху получить. Мы дети войны. Дети голодного времени.
Костя взял гитару, подстроил струны и запел. В прихожей раздался звонок, и Сева вышел открыть.
Наконец-то! встретил он Сергея. Думали, заблудился или увели в другую компанию.
Очереди везде.
На звонок в коридор вышел сосед, смерил парней возмущенным взглядом.
Сколько раз обещал поставить отдельный звонок! выговорил Севе, и вернулся в свою комнату. Сергей достал из карманов рабочего полушубка две поллитровки, банку рыбных консервов, кулек конфет, разделся и сел за стол.
Долго ты. Собирались жребий кинуть, кому на помощь идти, Костя отложил гитару, ловким движением сорвал крышку с бутылки и разлил по стаканам. Что, мужики, продолжим?
Бригадир, тост, предложил Сергей.
На заводе бригадир. В тостах Володька специалист, отказался произнести очередной тост, Сева.
Доверяете? Тогда, чтобы никогда не кончалась! объявил Володя, подняв рюмку с водкой. Поехали! Не будь этой радости, как бы жили?
От семейной жизни у Севы осталась посуда, и большой набор бокалов, рюмок, разных размеров стаканчиков для конька и водки, позволявшие растягивать удовольствие. Пошел обычный мужской разговор.
В прихожей опять раздался звонок. Когда Сева оказался в коридоре, сосед уже впускал жену Нину. Она передала ему тяжелую хозяйскую сумку, перебрала стопку газет и протянула Севе конверт.
Странное письмо тебе.
Малограмотной рукой на конверте было выведено: Васильеву Елисею Егоровичу. Сева повертел письмо. Фамилия его, адрес, а имя Вернул письмо Нине.
Ни мне. Какому-то другому Васильеву.
И не нам. Будешь идти мимо почты, занесешь.
Сева вернулся к себе и, бросив письмо, присоединился к друзьям.
От кого малява? спросил Сергей.
Черт его знает. По ошибке занесли. Адрес и фамилия мои, а имя отчество чужие. Уж сколько лет, никто не пишет!
Мне и по ошибке не шлют. Как перестали искать родителей, никаких писем.
Володя снова налил, и они выпили. Разговор перекинулся на юную подружку Севы Надю. Костя, взяв гитару, запел окуджавскую «Ах, Надя Надечка».
Друзья подтянули.
Окончательно завязал? удивился Сергей. Не отходил от её станка, теперь не замечаешь.
Давно бы, поддержал Костя, и отложил гитару.
Специально что-нибудь отвернет на станке, повод позвать бригадира, заметил Володя.
Спели весь знакомый репертуар, снова разлили, выпили, и заговорили о работе. Русская особенность, на отдыхе, за выпивкой, обязательно вспоминать работу. Особенно горячился Костя, доказывая Сергею свои аргументы.
Какой смысл ему обманывать? Все решается в бюро труда и зарплаты, в цех спускают готовые цифры.
Не будь тряпкой, доказал бы.
Друзьям, работавшим в одной бригаде, нововведение грозило снизить заработки. Сева с Костей и Володя успели обсудить решение начальства пересмотреть нормативы. Теперь объясняли отсутствующему Сергею. Пока спорили, взгляд Севы остановился на конверте. Писем в обычных конвертах не получает давно не от кого. Ответы на поиски бесследно потерянных в войну родителей или кого-то из родственников, перестали приходить. Часть детдомовских друзей, что разъехалась по стране, о себе изредка напоминали открытками к празднику. Большинство остались в Стародубске, как и Сева работали на заводе. Постоянно встречались в Доме культуры или какой-нибудь забегаловке.
На трезвую голову Сева не решился бы открыть подозрительный конверт, сейчас любопытство победило, и он осторожно вскрыл письмо.
«Здравствуй, уважаемый Елисей Егорыч! С поклоном тебе и твоей семье, пожеланиями здоровья и успехов, крестница твоя Агафья Ерёмина. Ты, Елисей Егорыч, вряд ли меня помнишь. Живу я в соседстве с матушкой твоей Лизаветой Петровной. Совсем плоха Лиза. До Пасхи не протянет, сказал доктор. Лиза упросила написать тебе и Егору Ивановичу. Пусть приедут. Перед смертию у Елисейки и Егора прощения попрошу. А я, скажу, отмолила она грехи свои. Война виновата. Ежели, ни немец проклятый, жить бы вам вместе. Стоял бы нынче с Егором и братиком, или сестричкой у постели матери», волнуясь, читал Сева, с трудом разбирая каракули. С каждой строчкой сердце билось сильнее, и, хотя имя отчество не его, интуиция подсказывала: письмо адресовано ему. Елисей Егорыч он!