И помыли Бакочаи как следует, по-венгерски!
Пока ему промывали длинную рану на голове и прикладывали квасцы, он покорно терпел. Когда же рану начали зашивать, Бакочаи вскочил, опрокинул стул, миску, цирюльника, его помощника и, рявкнув: «Черт бы вас побрал!», пошел в казарму.
Ишь ты, выдумали, как штаны, меня зашивать, черт бы их побрал!
Он сорвал с края окна большую паутину, приложил к ране и сам ее перевязал. Потом сел за стол, наелся сала, выпил вина, лег на соломенный тюфяк и сразу заснул.
Почти одновременно с солдатом, тоже верхом, прибыл в крепость крестьянин. Он был в сермяге и черной шляпе с загнутыми полями. В руке держал высокий зеленый посох.
Когда Добо кончил беседу с солдатом, крестьянин, не слезая с коня, спросил какую-то женщину:
Который здесь господин капитан?
Вот тот высокий господин, что проходит мимо цирюльников, указала женщина. Сами можете признать его по перу на шапке.
Крестьянин посмотрел в указанную сторону и прежде всего увидел цирюльников. Все тринадцать были заняты стрижкой. Пятерня в волосы, несколько взмахов ножницами и готово! Так они обстригли почти наголо всех офицеров: длинные, отпущенные до плеч волосы могли загореться, да и причесываться некогда во время осады.
Крестьянин сошел с коня, привязал его к дереву, пошарил в своей суме и, вынув из нее письмо с большой печатью, побежал вслед за Добо:
Господин капитан, я привез письмо!
От кого?
От турка.
Добо помрачнел.
А как же ты посмел привезти? крикнул он, топнув ногой. Может, ты сам турок?
У крестьянина ноги подкосились:
Какой же я турок, прошу прощенья. Я Калба.
А знаешь ли ты, что венгерцу грешно возить письма неприятеля? И Добо приказал солдатам: Взять его под стражу!
Двое солдат с пиками встали по обе стороны крестьянина.
Милостивый витязь, взмолился крестьянин, меня же заставили!
Тебя могли заставить только взять в руки письмо. А привезти его сюда никто не мог тебя заставить. И Добо взглянул на солдат: Стойте здесь!
Он велел трубить сбор и, скрестив руки, встал под липой, где висела голова турка. Ждал, пока соберется народ со всей крепости.
Не прошло и трех минут, как все сбежались. Офицеры окружили Добо. Солдаты выстроились, позади всех стали крестьяне и женщины.
Добо заговорил:
Я созвал население крепости потому, что турок прислал письмо. С неприятелем я не переписываюсь. Если враг присылает письмо швыряю ему обратно или вколачиваю в глотку тому, кто его посмел принести. Только это первое письмо велю я прочитать и немедленно перешлю королю. Пусть он убедится воочию, что турок здесь и нам нужна подмога. Я и без того знаю, что в письме: они грозят или торгуются с нами. Угроз мы не боимся, в торг не вступаем. Родина не продается ни за какие деньги! Но чтобы вы собственными своими ушами слышали, как разговаривает неприятель, я велю прочесть письмо. И он протянул письмо Гергею, зная, что тот ученей всех в крепости и с первого взгляда разберет любой почерк: Прочти вслух.
Гергей встал на камень. Он сломал печать, стряхнул песок с бумаги, посмотрел подпись и сказал:
Посылает письмо Ахмед-паша из Каалы.
«Коменданту Эгерской крепости Иштвану Добо привет!
Я, анатолийский Ахмед-паша, старший советник великого, непобедимого султана, старший военачальник его несметной, несокрушимой рати, сообщаю вам, что нынешней весной могучий падишах отрядил в Венгрию два войска. Одно из них захватило Липпу, Темешвар, Чанад, Солнок, а также все крепости и замки, расположенные по берегам Кёрёша, Мароша, Тиссы и Дуная. Второе войско сокрушило две венгерские рати, заняло Веспрем, Дрегей, Сечен и берег Ипоя. Нет такой силы, которая устояла бы перед нами!
И теперь два наших победоносных войска соединяются под Эгером.
Исполняя волю могучего и непобедимого султана, я призываю вас не сопротивляться его величеству, а покориться его воле впустить башу, которого я пришлю, сдать ему город и крепость Эгер».
Держи карман пошире! загудели со всех сторон. Не читай дальше! Пусть псы его слушают!
Но Добо призвал всех к тишине:
Нет, вы послушайте турецкую музыку. Особенно хорошо выводят они высокие нотки. Читай дальше.
«Честью заверяю вас: если вы изъявите покорность, то ни вы, ни ваше добро не пострадают. Падишах будет милостив к вам, а я предоставлю вам такую свободу, какую вы знали только при ваших прежних королях».