вицы плесть венки из слов морошковых.
Духом вольных веков наполню грудь как вольную, да пойду Россией-матушкой боль-дороженьку испытывать, молитвой слёзною оглядывать.
Не жалей ты меня, матушка, не жалей ты
меня, батюшка, сторожа снега холодные во
друзья всё набиваются, а метель свою сестрицу
за меня отдать всё замужем норовят колючим
приманом.
В нелживом болоте соберу стихи сумою лёг-
кою, утка дика даст мне пёрышко, а гадюка
кровь сосать во святую память-чернильницу,
вот где будет чёрный праздничек, лютой смерти
позавидуешь Аввакума Пустозерского!
Распахнись, болото нераскаянное, зашипи
ты подземельным дном, душу мою протри клюк-
вою, на сухих гадюках встоенну, но не трогай
красну девицу, что у батюшки, у Клюева была
суженной Еленою.
Гей, забей старинный колокол, что стоишь
на Красной площади, проснись, Русь, до Боль-
шого моря Восточного, растопи-ка снег над
Клюевым, отпусти ту душу чистую в нашу сто-
рону Онежскую!
Гей, Вы головы с седёнышкой, да не Вас ли
тройки русские гнали Гоголевским пёрышком?
Аль не с Чёрной речки стон в крови?
Когда ж забьют в тебя, КОЛОКОЛ
СВЯТОЙ ПАМЯТИ???
* * *
Луна единственный фонарь
в забытой, рваной деревушке,
ты жив ли, мой поэт-звонарь?
Иду, грустя, к твоей избушке.
Вот волчий след на берегу
и хмурый крест на пепелище,
о, для кого же на снегу
моё душевное жилище?
С кем разделить души той свет?
А тучи тёмные волчицы
шепнули снегом: Это бред,
тебе теперь во тьму влюбиться!
* * *
Русалку на стене нарисовал
и пожалел, что нет здесь моря,
холсты же напрочь разорвал,
подумаешь, какое горе!
Плыви, русалка по стене
в страну немых хазар,
я нарисую храм во мне,
реку, огромный яр.
Свет погасил, пора и спать
на стыке двух молитв,
как горяча моя кровать
в пылу сердечных битв.
Русалке призрачной жене
шепчу: О, будь моей!
И вот он-шорох на стене
и плач: Воды ско-р-р-рей
Луна вмешалась: Не спеши,
а вдруг да не одна?
Включаю свет, но ни души
и голая стена.
* * *
Из стены коридора протянулись чёрные руки,
что за страшная ночь, что за день впереди?
Во дворе дикий лай потревоженной суки