А с людьми надо жить по-людски. То есть не мешать им. И уж, во всяком случае, не убивать.
Но нас так воспитали, что симпатии и антипатии мы испытываем по внешним или идеологическим признакам, упуская, порой, главное и определяющее.
Для нас духовно или идеологически близкий преступник дороже чужого человека, который не верит в наши глупости и идеалы.
С такой кашей в голове мы жили, живём и, наверное, ещё долго будем жить.
Причём вся страна без исключений. Такими нас вырастили.
Многие радовались 11 сентября 2001года. В Америке погибло три тысячи. А уж не горевал почти никто. Чужие.
Зато жалели Милошевича. Свой. И не важно, что он там сделал. Никому не интересно. Свой!
.Фундаментные блоки из жидкого бетона оставляют в яме, накрывают и всю ночь обдают горячим паром.
Утром они готовы. Но пока их краном не погрузили в вагон, они находятся в яме и остывают. Лежать на них зимой в 20- Градусный мороз одно удовольствие.
А, если в компании есть хороший и умный рассказчик, то это ещё дополнительная радость.
Лучшего рассказчика и собеседника чем Павел Петрович Пучков встретить в лагере трудно. В вольной жизни тоже. Да я и не встретил.
Капитан первого ранга, фронтовик орденоносец, кандидат наук, ракетчик, историк. Кладезь знаний, мудрости и юмора. Доброжелательная и светлая личность. Это от него я узнал правду о процессах 37 года. Это он рассказал мне горькую и героическую правду о войне, потому что сам провоевал от начала и до конца. А как он рассказывал произведения Зощенко и Аверченко.
И вообще на жизнь он смотрел открыто и честно.
Правда, он носил в лагере красную повязку.
Но человеку его возраста, биографии и положения это было простительно, тем более, что это было ради проформы, и никому ничего плохого он не делал. Наоборот, в любом вопросе он готов был немедленно помочь и поддержать.
Друзья на воле боролись за его освобождение, и он со дня на день ждал об этом известий.
Была, правда, одна закавыка в отношении Павла Петровича, но верилось в это с трудом, потому что, наше воспитание и обучение предполагало увидеть несколько другую личность, соответствующую этой закавыке.
Я уже неоднократно писал, что в лагере не принято расспрашивать человека о том, за что он сидит.
Во-первых, это не твоё дело. Может человек в «несознанке», а тебя подослали.
Во-вторых, менты часто карманникам (которых поймать с поличным очень трудно) подсовывают бабу, а потом сажают за половые преступления.
А в третьих, это никак не влияет на отношения.
Поэтому я никогда не интересовался прошлым человека. Меня волновало, кто он сейчас. От этого зависела моя жизнь. А в прошлом все были «героями» и «мучениками».
Про Павла Петровича говорили, что он сидит за то, что насиловал свою двенадцатилетнюю дочку.
Но ни его облик, ни манера поведения, ни его героическая жизнь этому не соответствовали.
Скорее верилось, что жена ему это организовала. Или начальство. Такое бывает, и нередко.
Мой приятель одессит Юра «Шкалик» спросил как-то Павла Петровича об этом. Павел Петрович обиделся:
Враньё всё это. Это не дочка, а падчерица. И я не насиловал. Она до сих пор целка. Я только так, игрался с ней. У меня после неё лучше на жену стоял. Зато относился я к ней лучше, чем к родной.
Ни в чём не отказывал. На этом, дурак, и погорел. Она подружкам начала хвастаться. А их родители шум в школе подняли. Чего, спрашивается, лезть в чужую семью? Жену устраивало. И дочке нравилось, как я её всю обцеловывал. И она любила меня везде целовать. Кому какое дело! Что я не заслужил у страны хорошей жизни? Слава Богу и суд учёл. И друзья все за меня. А то хотели червонец впаять. Так что никому я ничего плохого не сделал.
Ну что тут сказать.
И мы не осуждали Павла Петровича. Наш человек. Геройский мужик.
А девке какая разница. Всё равно потом трахаться.
Испортили жизнь хорошему мужику, козлы!
Не посмотрели, гады, что он наш.
Вся ментовская рать
Кому не лень было читать мои «Лагерные хроники», тот уже имеет некоторое представление о том, как жила зона строгого режима на севере в брежневские времена.
Конечно, эта жизнь очень отличалась от «малолеток» «общего режима» и «следственных изоляторов».
На строгом режиме уже никто не проявляет интереса к уголовным обычаям, традициям, песням и байкам.
Это привилегия новичков, которые только и думают о том, как они будут потом с томным и замудрённым видом рассказывать о тюремной жизни, непосвящённым, но жаждущим приобщиться к запретной романтике, идиотам, хотя бы на лингвистическом уровне.