Потом разберемся, Гольдберг вдыхал запах лаванды, сходим в мэрию, поженимся. В первый день после войны, обещаю. Все устроится он хмыкнул:
Великий пост, моя милая, лучшее время для паломничества в базилику святой Терезы, в Лизье. Собирайтесь. Пусть пока кто-нибудь из поселка твое место займет. В следующую субботу отправишь радиограмму в Лондон, они предупредят Маляра Элиза вздохнула, но спорить не стала:
Эстер бы с ним согласилась она одевалась, в маленькой ванной, мальчикам в Лондоне безопаснее. Маргарите тоже, и новому малышу Элиза замерла: «Интересно, сын или дочка родится?». Она поймала себя на улыбке:
Эмиль хочет много детей. После войны останемся в Мон-Сен-Мартене. Виллем обрадуется, что я по любви замуж вышла. Отстроим замок, Виллем будет служить, в церкви, Эмиль к практике вернется стоя на площадке, она, как обычно, перекрестила Гольдберга. Элиза делала это украдкой, хотя Эмиль, много раз, говорил ей:
Ничего страшного, любовь моя. В нашем деле любая помощь пригодится.
Она обошла маленькую квартирку:
Эмиль всегда посуду моет, не разрешает мне убирать. Он отлично готовит. Даже не ожидаешь, от мужчины окно гостиной, с потрепанным диваном, выходило на Маас. Элиза посмотрела на огоньки порта:
Все будет хорошо. В Лондоне дядя Джованни, миссис Клара, они о нас позаботятся встав на колени, Элиза подцепила кухонным ножом половицу. В Блетчли-парке знали, кто работает на передатчике. Выйдя в эфир на радио Монаха, Элиза представилась, объяснив, что амстердамская точка потеряна, и передачам оттуда верить нельзя. Эстер учила ее, что радист обязан, в случае опасности, первым делом избавиться от передатчика:
Иначе с него погонят дезинформацию мрачно объяснила женщина. Элиза сидела на диване, в наушниках, выстукивая ключом свои позывные:
Монах, Монах, это Монах, сеанс для центра она услышала лай собаки, на лестнице, дверь затрещала. Схватив передатчик, Элиза успела швырнуть его в окно. Зазвенело разбитое стекло, до нее донесся плеск воды:
Хорошо облегченно подумала Элиза, сдернув с головы наушники. Тайник в половицах остался открытым. Овчарка рвалась с поводка, облаивая ее, Элиза заставила себя не бледнеть, глядя на серо-зеленую форму гестаповцев. В окно подул холодный ветер, зашелестев страницами блокнота. Холеная рука забрала у нее наушники. Барбье осмотрел ее с ног до головы:
Рад встрече, мадам Дельпи. Я уверен, у нас найдется, о чем поговорить гауптштурмфюрер, щелкнул пальцами: «Забирайте ее, и начинайте обыск. Мне нужен Монах, и мы его найдем».
Мон-Сен-Мартен
Frère Jacques, frère Jacques,
Dormez-vous? Dormez-vous?
Вернувшись в приют, после воскресной мессы, девочки расчертили на заднем дворе линии для хинкелена. Маргарите, самой маленькой, разрешали прыгать на двух ногах. День оказался ярким, сверкал снежок на деревянной крыше курятника. Девочки расстегнули пальто, и сбросили шапки:
После войны я сниму шапку успокаивала себя Маргарита, и больше никогда не стану стричься некоторые дети в приюте были темноволосыми, но, ни у кого локоны не вились так, как у Маргариты. Мать, до войны, украшала ее тяжелые кудри игрушечной, блестящей диадемой. Ласковые губы касались щеки девочки:
Ты моя принцесса вчера Маргарита ждала мать. Дядя Виллем, помолившись с девочкой, укрыл ее одеялом:
Мама задерживается, милая. Хороших тебе снов подложив ладошку под щеку, девочка, второй рукой обняла Гамена. Здесь никто не запрещал ей спать с псом в одной кровати. Гамен лизнул ей пальцы, она закрыла глаза:
Утром увижу мамочку Виллем, спустившись вниз, в столовую, хмуро сказал старшему священнику:
Надо найти Монаха. И надо позвонить в Льеж, епископу он сел, бросив большие руки на стол, глядя исподлобья на отца Андре.
Старший священник, сняв очки, протер стекла, рукавом рясы:
Доктор Лануа знает, где его искать, милый отец Андре вздохнул, после мессы я с ним поговорю. Днем позвоним епископу они оба избегали упоминать об аресте, хотя знали, зачем Элиза ездит в Льеж. Виллем понятия не имел, где находится безопасная квартира. Отец Андре, потянувшись, взял его руку:
Милый, я понимаю, о чем ты думаешь сейчас. О том, чтобы достать оружие, и уйти к Монаху, в лес в серых глазах Виллема священник заметил тоску: