Семей на картинках не появлялось. Только девочка, из Брюсселя, нарисовала железнодорожный вагон и забор. За оградой стояло две фигуры, взрослого и ребенка. Еще один человек шел по улице. Девочка подняла темные, серьезные глаза:
Это моя мама тихо сказала она, она меня привела в сборный пункт мать девочки, католичка, до войны развелась с ее отцом, евреем. Когда брюссельское гестапо объявило об очередной депортации, женщина оставила дочь на вокзале. Девочка смотрела на рисунок:
А это мой папа. Мы с ним в поезде встретились от старшего священника Элиза услышала, что отец девочки подкупил железнодорожного служащего. Малышку спрятали в багажном вагоне, и вынесли оттуда в одном из чемоданов. Девочка вздохнула:
Папу они увезли, мадам Дельпи. Пять сотен человек уехало она помолчала:
Может быть, я когда-нибудь увижу папу о матери девочка ничего не говорила.
Они оправятся Элиза сглотнула слезы, война закончится, вернутся их родители треснула сухая ветка под ногой. Монах обернулся:
Шумите, мадам Кардозо, весело заметил доктор Гольдберг, сразу видно, вы по лесу обычно не бродите
Летом, собравшись с силами, Элиза рассказала ему о предательстве бывшего мужа. Ей было стыдно, за Давида. Гольдберг, тяжело, вздохнул:
Я думал о подобном, мадам Кардозо. Ваш муж Профессор Кардозо видел меня, в подвале. Но я не мог поверить, что еврей, коллега, способен отвернувшись, Гольдберг чиркнул спичкой:
Мне очень, очень жаль. Ваши родители он курил, глядя в сторону, спасли меня, мадам Кардозо Элиза, легонько, коснулась его руки:
Простите меня. И не будем больше об этом, пожалуйста.
Элиза натерла остатки сыра, на чугунную сковородку:
И не говорили. Правильно, что подобное вспоминать, все в прошлом сыр плавился. Она зевнула:
Хорошо, что я тоже поспала. Как тогда, у ручья она помнила свой задыхающийся шепот:
Я не знаю, не знаю, что со мной. Нельзя, я не могу корзинка выпала из рук, желуди посыпались на мягкую, покрытую мхом землю:
Это я не могу Эмиль целовал ее, я с лета о тебе думаю. Каждый день, Элиза, каждый день. Ночью работаю, а днем думаю они проспали, обнявшись, под его курткой, несколько часов. Журчал ручей, в кронах деревьев перекликались птицы.
Элиза дремала, ловя его ласковый голос:
Я всегда буду думать о тебе, всегда. Пока я жив она стояла у плиты в одной накинутой на плечи блузке. Теплые руки обняли ее, сзади:
Я проснулся от голода он поцеловал маленькое ухо, я всю неделю жду твоих блинов. Мы с ребятами все за несколько минут съедаем Элиза готовила ему пакет, с домашними блинами, или оладьями. Эмиль усмехался:
Нас в шахте пять десятков человек. Каждый получает, понемногу вынув из ее рук лопаточку, он отставил сковородку:
Все потом Элиза закрыла глаза, оказавшись на кухонном столе:
Я и не знала, что так можно. Тогда, в первый раз, я боялась, что он останется недовольным муж всегда выговаривал ей, если, приезжая из путешествия, заставал Элизу, как он выражался, неухоженной:
Женщина обязана быть привлекательной для мужа, наставительно говорил профессор Кардозо, я много раз указывал на то, что мне нравится когда Элиза, робко, попыталась что-то сказать, Гольдберг удивился:
Я тебя люблю он обнимал Элизу, как мне может что-то не нравиться? Я вообще о таком не думаю, а думаю о том, чтобы тебе стало хорошо блузка соскользнула с плеч. Элиза закусила губу:
Иди, иди ко мне, милый за окном почти стемнело.
Эмиль подогрел ей тосты, сварил кофе, и взбил молоко, в пышную пену. Он всегда уходил раньше. Оставаться на квартире, во время сеанса связи, было непредусмотрительно. После передачи Элиза убирала рацию под половицы, и уезжала в Мон-Сен-Мартен, последним дизелем.
Эмиль поцеловал ее:
У тебя молоко на носу. Ешь, пожалуйста, не подсовывай мне гренки. Я хорошо питаюсь Элиза, все равно, положила в его портфель пакет с блинами. Женщина улыбнулась:
Великий пост той неделей начинается. Я детям хворост сделаю, оладьи, с шоколадным соусом она кивнула на чашку:
Я помню такой кофе, с довоенных времен, когда мы в Италию ездили удерживая ее на коленях, Гольдберг отпил из чашки:
Когда Гитлера и Муссолини вздернут на одной виселице, весело сообщил Эмиль, мы с тобой навестим Италию. С тобой и детьми. Будешь бегать по церквям, а я собираюсь пить капучино, на солнышке, и кормить детей мороженым, на завтрак, обед и ужин они не обсуждали, что случится после войны. Элиза не упоминала на исповеди, что видится с Эмилем. Священник понятия не имел, кто отец ее ребенка. Даже в Мон-Сен-Мартене надо было соблюдать осторожность: