Подумай, а?»
Семнадцатое февраля, смелость, глубокая печаль, время подбирается к полуденному, Степан Зайцев прерывисто спит, прижавшись щекой к правому бедру. Его жена гладит на кухне. Она поневоле волнуется. Зайцев вернулся со вчерашней вечеринки ближе к трем ночи на организуемых Сергеем «Никуда неШагалом» пьянках Степан Андреевич привык держаться исключительно своей компании, себя и бутылки: сидит где-нибудь в углу и с наклевом надирается до беспамятства; жена переживает, что Степан сейчас встанет завтракать, стукнется локтем, тряхнет газетой, а стол не ко времени занят ее глажкой: в сфере интересов Ольги Зайцевой гамазовые клещи, биологическая консервация ядерной дряни, гамильтоновая гидродинамика, но гладить за нее никто не будет ругать ее Степан, скорее всего, не решится, ну а утюгом с утренней грусти, наверное, взмахнет.
Ольга волнуется: впопыхах, низкопробно. Но Зайцев все не встает в час не встает, в полвторого, и Ольга уже волнуется почему же он не встает, она рисует ужасные картины на шероховатой поверхности любящего сердца: «не умер ли мой Степа? не пропал ли мой дружочек, непредумышленно захлебнувшись собственной рвотой?»
Степан Зайцев появился на кухне в пять минут четвертого. Высосал из кувшина предназначенную для поливки цветов затхлую воду и с немалым трудом удержался на одном месте: ноги стоят, не перемещаясь, но тело слегка гуляет пройдя суровую школу жены, Ольга вновь отказала себе в возможности умиротворенно вздохнуть: все потому, что на Степана Андреевича и искоса смотря, не слишком успокоишься. Настолько он неудачно выглядит.
Молодец, Степа, что сумел проснуться, с минимальным нажимом посетовала Ольга. Большой молодец. Колоссальный. Безмерный Тебе завтрак приготовить?
Не готовь, ответил Степан. Не надо.
Совсем ничего?
Йес
Решительно?
Ни тостов, ни яичницы с ветчиной. Ни тостов с ветчиной, не яичницы Мне сейчас не до жизни.
Застилая постель белыми розами, растворяясь в котле недомолвок переходя из прицела в прицел.
Это максимум, что подвластно.
Розы краснеют.
Соединяясь шипами с холодной спиной. Ей не теплее от боли Степану Зайцеву не до жизни, у него похмелье и неизбывные тревоги, ему не угнаться за новой генерацией выморенных прагматиков; всепронизывающая сопричастность слов и молчания, понуждающие к бунту лягушки-лунатики, у кандидата исторических наук Михаила Зиновьева импозантного, тридцатишестилетнего, ориентировавшегося ничуть не хуже Зайцева в «Кентерберийских рассказах» и лейтмотиве поведения корабельных червей, некогда обрушивших большинство свай в бухте Сан-Франциско скорее не тревоги, а опасения.
Зиновьев еще никогда не жил один, но безмерно опасался, что рано или поздно придется: и как это у него получится? получится или финиш? слягу или взлечу? являются ли борцовскими складки на моем животе? Михаил Зиновьев всегда жил с кем-нибудь.
С родителями, с цепкой Светланой из Сабурово, с нудной заочницей Леной Курбиной: «ты, Леночка, сверх меры увлекаешься ожиданием счастья и выдвигаешь не те ящики моей памяти» с Еленой как с ней самой, так и с ее беспрерывно приезжающими из Брянска родственниками.
Осенью 2003-го Михаил Зиновьев жил один. Весьма опасаясь, что это может закончится.
Помимо этого, он боится смерти когда он жил не один, Зиновьев совершенно не предполагал ее бояться, сейчас же подрагивает. Не желает растворяется в бесконечности. Во внутреннем кармане тужурки Бога-отца.
Всего несколькими месяцами раньше Михаил Зиновьев относился к своей жизни как к чему-то пройденному особенно после общения с двоюродным дядей Лены Курбиной Кондратом «Тягачем» Шубовым: полинявшему брянчанину было под шестьдесят, однако он ничего не слышал не только о пронзившем Спасителя копье сотника Лонгина, но и о тактичном умении не танцевать глубокой ночью в кирзовых сапогах в нынешние дни Зиновьев, напротив, страшно уважает в себе жизнь и умирать ему теперь довольно жалко: «пожить бы еще, думает Михаил, и посуществовать, не надрываясь кошмарными воспоминаниями о прошлом. Пожил бы! С колоссальной радостью бы пожил!
Не смейся, преподобный Урван, я серьезно. Не поддаваясь на провокации рожденственских американских мелодрам, не идеализируя компанейского ржания с картофелем фри серьезно, крайне серьезно».