Пусть забирают свой труп!, раздражённо проревел таксист, высаживаясь, и с грохотом захлопнул разболтанную дверцу автомобиля, так что тысяча человек, спящих в окрестных домах, нервно вздрогнули под своими одеялами.
Мы вошли. Офицер в серой форме с красными погонами, перетянутый новенькими ремнями, с непокрытой головой (фуражка лежала на столе) сидел за стеклом в казённом помещении. За спиной офицера висели плакаты. Углы его рта были тоскливо опущены вниз розовощёкое лицо парня, мающегося бездельем. Он поднял на нас скучающие глаза.
Слышь, начальник, там у тебя на Ленинградском у гастронома труп лежит!, наваливаясь плечом на стекло, сказал таксист. Вот малый его нашёл.
Труп опять.., эхом откликнулся лейтенант. С разбитым затылком?
Ты откуда знаешь?, удивился таксист. Сам бил?
Пятый уже за ночь!, вздохнул офицер, смиряясь с необходимостью что-то делать. Он встал, распрямляя затёкшую спину, и я услышал лёгкий хруст его суставов, и поплыл по комнате сильный запах одеколона «Шипр», перемешанный с запахом новенькой кожаной портупеи. Спазматический зевок стал раздирать его рот. Эааах! Скачки сегодня были. Они выигрывают и идут в ресторан, а он смотрит, кто гуляет, и подлавливает их, наивным детским языком пояснил он нам, глядя на нас голубыми честными глазами. Правда, что ль, труп? Проверяли?
Я давление ему не мерил!, хохотнул таксист. Предыдущие твои как? Под чистую?
Двоих под чистую. Двоих в Склифосовского увезли, за жизнь их борются, он уже нажимал какие-то кнопки и брал трубку. Да. Шестьдесят восьмое. Да, опять. Пауза. Ну, а ко мне какие претензии? Он мне заранее не докладывает, скольких решил пришибить. Может, и ещё будут. На Ленинградском, у гастронома. Он послушал. Ну, как у тех, затылок. Положил трубку. Одинаково он бьёт, пояснил он нам опять как-то по-детски. Подходит сзади и молотком по затылку. Он помолчал, продел большие пальцы под ремень, прогнал их в стороны, разгоняя складки и доверчивым взглядом ребёнка попросил у нас поддержки. А может, не молотком, а кирпичём? Завернул кирпич в полотенце и носит его в портфеле, а? Может такое быть? Как вы считаете, может?
В этом городе ночью может быть всё!, вдруг злобно крикнул таксист, возвращаясь к своему прежнему раздражённому состоянию короля ночи, и огласил стены отделения милиции громким коротким матом. Лейтенант робко и застенчиво глянул на него. Пошли, парень, не наше дело им трупы по улицам собирать!, ругался он, шагая к двери и громко хлопая ей. Он производил впечатление человека, который назло другим хочет произвести как можно больше шума. Мы сели в «Волгу», стоявшую с работающим мотором, и понеслись к проспекту.
В кабине было темно и уютно. Куда тебе ехать?, не поворачиваясь ко мне, спросил таксист. У меня денег нет. Ехать тебе куда?, рыкнул он, не сбавляя скорости, повернул на Ленинградский и прибавил газ. Машина понеслась так, что я услышал рёв ветра, обтекающего крышу и крылья, и почувствовал напряжение мотора, и увидел свирепый лёт асфальта, уносившегося под капот. На Горького. Пушкинская площадь. Он никак не отозвался. Просто принял к сведению. Мелькнула жёлтым пятном телефонная будка, в которой по-прежнему лежал лицом вниз то ли убитый, то ли раненый бессознательный человек. Мы неслись, счётчик отсчитывал сорок второй рубль, небо слева от нас, над крышами, светлело на глазах и из зелёного делалось розовым и белым, а светофоры на Горького всё продолжали свою бессмысленную работу: красный жёлтый зелёный красный жёлтый зелёный. Мы неслись, и я чувствовал, что спокойствие и ощущение безопасности снова возвращаются в мою душу, а происшедшее кровь на резиновом ребристом полу, неподвижно лежащий мужчина с чёрным слипшимся затылком, милиционер в отделении у ипподрома, собирающий пять трупов за ночь, неведомый мне грабитель с молотком, а может, и кирпичом, завёрнутым в белое кафельное полотенце уже отлетало в прошлое и превращалось в историю и анекдот. Когда ты несёшься по Москве в такси, вниз по Горького, рядом с угрюмо молчащим шофёром, мимо тёмных витрин магазинов и кафе, названия которых ты знаешь наперечёт ты ничего не боишься, и тебя ничего не пугает, и в будущее ты смотришь с внезапной и ни на чём не основанной надеждой.
1978