Антология - Певчий ангел стр 14.

Только сделаем шаг за ворота:
 Милый мой, мы оставили что-то,
не вернуться ль за тем, что осталось?
 Верно, глупость какая-то, малость,
из журнала на стенке картинка

 Или нашей судьбы половинка,
четвертушка, осьмушка не знаю,
может быть, даже тридцать вторая.
Но с тобой мы на каждом привале
что-нибудь невзначай забывали.

Вот забыли, как молоды были
и любовь по углам растеряли.

Два голубя сизый и белый
сидят на моем рукаве.
Как странно: рассыпался камень,
и дерево черви сожрали,
и ржа источила железо
и лживое сердце твое.

А ветер-бродяга остался,
а бабочка не улетела,
а голуби сизый и белый
сидят на моем рукаве.

Мой август кудрявый, пора нам
с асфальта на время сойти.
Позволим нахальным бурьяном
ученым мозгам зарасти.

Приляг на поляне нагретой
и руки привольно раскинь
в ленивых извилинах лета
цветет луговая латынь.

И стебель мне щеку щекочет,
и жизнь копошится в траве,
и только кузнечик стрекочет
в зеленой моей голове.

Снова, мама, ты в печали,
снова, мама, я в бреду.
Что ли, мама, выпьем чаю
или водки на меду.

Выпьем, бедная подружка,
выпьем, почему бы нет?
Вот подарочная кружка
из Америки привет.

Мы смешаем все привычки,
мы разделим боль и страх
и, как старые сестрички,
отразимся в зеркалах.

Впятером, вшестером, всемером
мы на кухне за тесным столом
пили чай. Мы друг друга любили.
А часы, что за нами следили,
били полночь и тут же рассвет.
Но казалось, что Времени нет.
Вдруг, заплакав, воскликнула я:
 Эти чашки не смеют разбиться!
Эти милые пальцы и лица
раствориться не могут во мраке.
Слышишь? Мы никогда не умрем!
Впятером, вшестером, всемером,
наши дети и наши друзья,
наши кошки и наши собаки.

Приемщица стеклопосуды,
подруга поэта Вийона,
как тусклы твои изумруды!
Прими к ним два фауст-патрона
и восемь бутылок от пива.
Прекрасная наша Елена,
о, как же ты нетороплива,
подруга хмельного Верлена.

Брезглива ко всякому блуду,
ты смотришь стеклянно и прямо.
Приемщица стеклопосуды,
подруга Омара Хайяма.
Распутные эти поэты
такой тривиальный набор!
бухнули и канули в Лету,
с похмелья стенающий хор.
А ты нам досталась, как чудо,
нездешняя птица Гаруда,
приемщица стеклопосуды
с лицом молодого Иуды

Приемщица стеклопосуды
решила выучить иврит,
чтобы потом рвануть отсюда.
Пускай огнем оно горит!
Пускай горит оно толпою,
трясущееся с перепою,
в дыму дешевых сигарет
и вечный бой, и тары нет!
И так она взялась за дело,
что вскоре был покинут дом.
А за спиной ее горело,
горело голубым огнем.

Бродя, мы бражничали меж
лесов и меловых полос,
и нас сопровождал кортеж
из пьяных бабочек и ос.
И мелкий мотылек-сатир
у ног в траве устроил пир,
над сладкой каплею трудясь,
следя за нами парой глаз
в вершинах треугольных крыл.
Цыганский табор нас делил.
Лизали с пальцев, пили с губ
под гуд своих дикарских труб.
Выпутывались из волос,
медовую тянули нить

Под вечер солнце набралось
и стало голову клонить
все ниже как хмельной Силен,
как ты на холм моих колен.

Очнулась уже в декабре.
А в памяти все завивался
вьюнок царскосельского вальса,
и тоненько шпоры звенели.
Взлетели и пали метели.

Очнулась на черном дворе.

Все выю повинную гну я,
бочком норовлю, стороной.
Все жизнь вспоминаю иную,
хотя и не знаю иной.
Огонь высекали подковки,
подруги все были бесовки,
и я заводила игру.
Царицей была на пиру

Очнулась в дешевой столовке.

Москва