И вот. Раскаивался. Но в следующей пробке опять я срывался. Никуда не пробиться, никуда не сорваться. Ненавижу этот город. Ну, это я уже рассказывал.
И тут мои саморефлексирующиеся, как говорится (психологами), вернее раньше говорилось (психологами), мысли прервались. Я увидел сквозь лобовое стекло второе солнце.
Аж шею свело. Но это действительно: в небе что-то ярко светилось, так же ярко, как солнце, даже, может ярче, чем солнце, ну, или почти так же ярко, как солнце. Я пригляделся. У второго солнца был малозаметный, то пропадающий, то сызнова возникающий такой, в желтых тычинках хвост.
Что? Комета? Так близко? Я не мог уверовать в свои глаза. Я, было, включил радио, чтобы послушать, не говорят ли чего про нее по нему. И тут она посинела, потом стала фиолетовой, потом стала красной, потом стала желтой, потом стала зеленой. Потом, будучи уже опять белой, сорвалась со своего места на небе и резко упала вниз, на Землю. И воткнулась прямо в мою блестящую стеклянную Сокольническую высотку.
У меня только успела смекнуться мысль: «Выскакивай из своего Фордфокуса!!» Но я ничего не успел. Взрывная волна за долю секунды дошла до меня.
Вот что я увидел.
Это было последнее, что я увидел в общепринятом смысле слова «увидел». После этого я, конечно, тоже много чего видел, но уже не теми глазами.
Высотка крошится на маленькие блестящие кусочки и сдувается вбок, как пыль одуванчика. Вместе с ней выкорчевывается дорога вместе с насыпью и превращается в асфальтовые огрызки, которые тоже улетают в сторону. Следующей срывается с устоев эстакада, которая уже ближе ко мне. У нее та же участь: уже в воздухе, летя, она атомизируется в пыль вместе с машинами, которые были на ней. И вот дошло дело до меня. Сиденье вырывает у меня из-под задницы вместе со всей машиной. Я ловлю взглядом один кадр: машина надо мной висит в воздухе, ее корежит, выкручивает винтом, рвет. В последний момент успеваю заметить, что руль уже торчит где-то снаружи этого металлического месива, как круглая дверная ручка, прикрученная к куче дерьма, и следующий момент ее уже нет, тоже в пыль, которую унес ветер.
Я стою на земле с задранной вверх головой и вижу, как расчищается небо от всей этой пыли и становится чистым-чистым-чистым и таким синим, что в глазах режет. Такое синее небо я видел только раз в детстве, после того как отчим, после того как я вышел из больницы, после того как он наказал меня, купил мне билет на самолет. И то не такое. Я посмотрел вниз, на ноги. А они босые и стоят не на асфальте, а на зеленеющих прозрачных на свету травинках. А на месте той высотки не котлован изуродованных коммуникаций, как полагалось бы, а нетронутый густой лес круглыми вязаными шапочками.