Петр Межурицкий - После мюзикла стр 13.

Пусть мир предельно сложен,
пусть Пурим, как звонок,
но я не понял всё же,
причём тут Починок.

Ебучие цунами,
попался и фьюить
зачем Он шутит с нами
так, как нельзя шутить?

Нисколько мне не мил,
не будь помнут к ночи,
октябрь уж наступил,
похоже, даже очень,

да вот не тянет вспять,
хотя, согласно драме,
само собой опять
зима не за горами.

Не альфа и омега,
но всё же помнить надо
мне хорошо без снега,
а если снегопада
и впрямь дождётся эго,
вкушая здешний драйв,
ну что ж, немного снега,
возможно, будет в кайф.

Ляксандры, титы, буши,
распнёте вам же хуже.

Обожаю вальсики и блюзики,
но всё чаще хоть казнить вели
хочется сумбура вместо музыки,
вместо неба даже и земли.

Всегда со всеми ровен
повсюду наш игумен,
а Людвиг ван Бетховен
влюбился в бизнес-вумен.

Он ей готовил каши
и приглашал на танцы,
короче, что тут скажешь
где мы, а где германцы.

Нам семьдесят скоро,
пора, брат, пора
стать членами хора,
играть в баккара,
заглядывать в Тору,
а там невзначай
податься в вахтеры
в монахи, считай.

История петля,
что в фокусе зениц
яснее и нуля
и прочих единиц,

и новой скуки для
я снова тороплю
Того, Кто у руля,
затягивать петлю.

Ходят имяреки
и другие люди
из варягов в греки,
а из чуди в юди,
ходят хоть при хане и
на одном дыхании,
словно Божий гурт,
а ещё бегут.

Весь как, извините, ребус,
на маршрут ушёл троллейбус,

а навстречу мчится «форд»,
словно вылитый кроссворд

что-то сильно не в порядке:
век живёшь, а всё загадки.

Безусловно, можно, сударь,
волком выть и бить посуду,
жизнь, и правда, вечная,
как ссуда ипотечная.

Разве есть профессия
лучше мракобесия?

Человеку трудно ведь
не охотиться на ведьм.

Скажем, безработица
как не поохотиться?

Поминая присных наудачу,
прожигая наше ремесло,
я всё чаще так или иначе
и жалею, и зову, и плачу
видимо, мне просто повезло.

Я Толстой, на мне толстовка,
а в руке моей листовка,
на листовке текст простой:
«Славься, славься, Лев Толстой!».
Отцветает подорожник,
небеса не ловят блох
я прекрасен как художник,
как философ слаб и плох.
Это знает каждый школьник,
каждый Думы депутат,
демократии невольник,
каждый маршал и солдат.
И гундосит лектор честный,
излучающий покой:
«Лев Толстой артист чудесный,
а философ никакой».
Не подам тому я руку,
кто избрал насилья путь,
сея зло, но эту суку
удавлю когда-нибудь!

Мне те поля, луга, леса,
как докторская колбаса
наипервейшее из блюд,
я и теперь её люблю,
она и здесь как ноу-хау,
к тому же, даже в чёрный день,
отнюдь не всё везде я хавал,
что подавали, ясен пень.

Нет Вознесенского, нет Ахмадулиной,
Бродского нет и подавно а хули нам
вы не поверите, добрые люди,
но Межурицкого тоже не будет:
сгинет, любезный, во мраке колодца
он не из тех, кто в гостях остаётся.

Что нам надо
чтоб Иран не обогащал уран,
или лучше, чтоб уран
не обогащал Иран,
или чтобы утром ранним
Бог с небес спустился вниз
и увидел, что в Иране
полюбили сионизм?