Н-ничего, пробормотал Гиркас и сглотнул слюну. Вырез её платья, казалось, воплощал собой Тайну. «О, Афродита Пенорождённая!», всплыли в памяти строчки стихов, однако во рту у него пересохло, и всё, что он смог из себя выдавить, было:
Почему вы не заходите?
Я кое-что прочла у вас на двери, пока ждала, сказала гостья. Это правда, что для усиления безопасности по всему помещению вашего офиса распылены семена растения хои-хои?
Вы про эту записку? Гиркас поспешно выглянул за дверь и сорвал клочок бумаги. Это ерунда. Глупости!
Но я точно знаю, что эти семена ядовиты, незнакомка оказалась настойчивой. Почему вы так спокойно говорите об этом? Ведь если случится утечка, под угрозой окажется множество жизней!
Говорю вам, это враньё, поспешил заверить её Гиркас. Мы с Конкасом поспорили, что записка отпугнёт посетителей. Как видите, я проиграл.
Кто это Конкас? во взгляде незнакомки светилось вежливое любопытство. Глядя на её лицо, прекрасное как у греческой статуи, Гиркас подумал: «Вот бы поцеловать её прямо в губы». Любой конгар на его месте давно бы это сделал, но Гиркас был цивилизованный человек, и потому сказал лишь:
Конкас ну, это Конкас.
Я понимаю, кивнула незнакомка. Это он храпит сзади вас, в прихожей?
Действительно, Конкас храпел, и храпел громко. Начинался звук с тоненького, нежного свиста, затем набирал силу и завершался мощным рыкающим аккордом, от которого усы Конкаса поднимались, словно от сильного ветра.
Какие ужасные звуки, сказала гостья. Вы, должно быть, совершенно не заботитесь о его здоровье. Так храпит человек, который находится при смерти!
Ну и что? пожал плечами Гиркас. Подумаешь! Всё равно до сорока не доживёт. Но что мы с порога разговариваем? Проходите, располагайтесь!
Он снял цепочку с крючка, распахнул дверь как можно шире, а сам отступил вглубь коридора.
Женщина перешагнула через спящего Конкаса и наставительно произнесла:
Любой человек заслуживает уважения. Помните это, пожалуйста.
Обязательно, сказал Гиркас, и, пропустив незнакомку, дал Конкасу пинка.
Пока глаза гостьи привыкают к сумраку прихожей лампочку, перегоревшую в первый день службы, Гиркас так и не заменил, я воспользуюсь случаем, чтобы описать обстановку в его офисе.
После предыдущего Дун Сотелейнена тот сделал себе выгодную партию, женившись на дочери зеленщика (было время, когда Гиркас ему откровенно завидовал) офис достался Гиркасу порядком запустевшим. Углы затянула паутина, на подоконнике скопилась пыль, а из мебели был только пресловутый шкаф.
Устроиться Гиркасу помогли соседи. Их стараниями в офис перекочевали письменный стол, тумбочка, массивное бюро из красного дерева, несколько разномастных табуретов и плетёный стул всё это, находясь в одном месте, нисколько не сочеталось друг с другом, отчего комната больше походила на барахолку, чем на деловой кабинет.
Над столом, за которым Гиркас принимал гостей, прибитое к листу фанеры, висело рикайди. Это загадочное приспособление, служащее конгарам в качестве церемониального оружия, Большая Одиссеева книга определяет, как «нечто металлическое с характерным кислым привкусом». Результат его воздействия на человека разнится от свидетеля к свидетелю. Гиркас, подогрев воображение шампанским, хвастался однажды, будто бы при определённых обстоятельствах эта штука вызывает у противника приступ паники и жжение во рту. Вместе с тем в трезвом виде он не раз сожалел о потраченных восьми драхмах именно столько, не считая налога, ему стоила эта туземная диковинка.
Сейчас кабинет Гиркаса носил на себе следы недавнего обеда. Незнакомка с вежливым любопытством осмотрела стол, остановившись взглядом на подсохшей лужице соуса и тарелке с недоеденной котлетой.
Если хотите, я могу зайти попозже, сказала она. Я остановилась в гостинице неподалёку, и мне не составит труда вернуться в любое время. У вас очень красивый город, а люди очень милы.
Ну да, сказал Гиркас. Ну да. Очень милы.
Вы так не считаете?
Гиркас так не считал. Он, как и многие конгары, в душе не любил Новую Трою с её культом мужества, благородства, героизма и ответственности всех за каждого. Не то, чтобы это были плохие принципы, но Гиркас, будучи Дун Сотелейненом, просто не мог быть постоянно верным чему-то одному. Честность у него должна была быть уравновешена плутовством, усердие леностью, уверенность в себе приступами паники; одним словом, в поступках он был так непостоянен, как может быть человек, живущий на стыке двух улиц Пряничной и Воинов-Освободителей.