Мне говорят: да одни только военные песни явное доказательство того, что Высоцкий великий поэт.
Советские военные песни это отдельная, требующая серьёзного разговора история. И «Тёмная ночь», и «Эх, дороги», и всё та же «Вставай, страна огромная» песни великие. Но никто ведь не станет всерьёз утверждать, что написавшие стихи к этим песням Владимир Агатов, Лев Ошанин и Лебедев-Кумач великие поэты?
Задумайтесь об этом. Поищите сами ответы почему.
Самый лучший Высоцкий это Высоцкий последних лет, когда ему уже не хотелось нравиться кому-либо. Когда он написал «Райские яблоки» и «Кони привередливые». Когда не с легковерным слушателем стал разговаривать, а с ангелами и с апостолами.
Это классика.
Давайте любить Высоцкого тем, какой он есть.
Не возносить его туда, где места ему нет.
И не отрицать того, что долгое время никто с ним и сравниться не мог по силе народной любви.
Впрочем, у этой славы есть, увы, оборотная сторона.
Пройдёт десятилетие, другое, третье и значение Высоцкого приравняется в глазах новых поколений к значению предыдущих всенародных любимцев; скажем, Леонида Утёсова. И неважно, что Высоцкий сам писал себе песни, а Утёсов пел чужие. Мог бы и свои петь. Слава у него была не меньшая, чем у Высоцкого. Но много ли он значит для современного человека? Увы, нет.
У Высоцкого будет та же самая ниша для специалистов. Потому что Высоцкого можно только слушать.
Слух человека стремительно перестраивается и расстроенная гитара Владимира Семёновича уже не будет иметь такого количества желающих её послушать.
А Есенин, Блок или Пушкин останутся на том же месте, что и были. Потому что они от саунда не зависят. Они в слове, и слово их самоценно.
Погоня за прижизненной славой и, главное, игра на понижение оборачиваются тем, что бо́льшая часть этой славы уходит вместе с твоими современниками.
Да, лучшее из написанного Высоцким десятка два текстов останется как факт русской литературы. Но через полвека значение Высоцкого и значение Станислава Куняева, при всём том, что первого слушали миллионы, а второго читали даже не десятки тысяч, а считанные тысячи, сравняется. Это будут вполне себе равноценные на взгляд историка фигуры. С литературоведческой точки зрения Куняев в известном смысле даже любопытнее, а во многом, как мыслитель, прозорливей и глубже.
Не почтите всё мной сказанное за кощунство: я Высоцкого люблю не меньше вас.
Просто так будет, и это неизбежно.
Однако как символ Советской эпохи Владимир Семёнович Высоцкий останется до тех пор, пока мы помним то время. Все его победы, все его трагедии и всех его героев.
Высоцкий среди них в первом ряду.
Ельцин-центр притяжения
Опять мы, кажется, что-то важное пропустили.
Правильно ли я запомнил, что на открытие «Ельцин-центра» все «прогрессивные» граждане отреагировали в полном соответствии со своим здравомыслием? Примерно так же, как на проведение Олимпиады в Сочи? Написали сорок тысяч постов (и потом сто сорок тысяч раз их перепостили) на тему «Лучше бы дороги в Псковской области починили» или «Нормальное государство занимается детскими домами»?
Семь миллиардов рублей (во столько обошлось строительство «Ельцин-центра») это же очень много. Столько детей или бабушек можно сделать счастливыми на такие средства.
Все отечественные патентованные гуманисты, наверное, были возмущены столь бессмысленной тратой бюджетных денег?
Странно только, что волны этого возмущения до нас не дошли.
Зато мы видели счастливые лица героев девяностых на открытии «Ельцин-центра». Все они отлично выглядят. Вид у них такой, словно они только на минутку оставили власть, но скоро вернутся в свои мягкие кресла, возьмутся за рычаги и под нос промурлычат: «А ручки-то помнят. Помнят ручки-то».
Для российских либерал-буржуа, Ельцин фигура показательная, знаковая, неоспоримая. Отношение к нему религиозное.
Ничем особенным этот музей от Мавзолея не отличается.
Ну, Ельцина там нет, подумаешь. Зато голос его всё время звучит, создавая эффект присутствия.
Можно где-нибудь там усадить мумию Бориса Николаевича. Чтоб он недвижимо сидел, тяжело опечаленный судьбой России. Но в какой-то момент вдруг оживал и привычным резким движением извлекал из-под стола початую литровую бутыль вискаря.
и, спустя минуту, снова застывал надолго