С одной стороны, в СССР существовала конституция, в этой конституции были закреплены многочисленные права, в том числе политические. С другой стороны, в этой конституции были закреплены принципы организации власти, которые исключали реализацию гражданами этих прав. Политическая практика не оставляла места для иллюзий по поводу того, какой именно политический строй господствовал в СССР. Но одновременно как наличие самой конституции, так и содержание отдельных ее положений не могли не вызывать вопросов у активной части советского общества. В общественном сознании постоянно рождались в связи с этим идеологически неприемлемые аллюзии. Действительное, либеральное, «западное» содержание конституционализма, казалось бы, навсегда изгнанное из России, пыталось таким образом проникнуть обратно с «черного хода» через инакомыслие (диссидентство).
Из конфликта между конституционной формой советской государственности и ее антиконституционным содержанием, собственно, и выросло советское диссидентство, со временем оформившееся в правозащитное движение. Вот что пишет по этому поводу в своей блестящей статье, посвященной традиции диссидентства в России, Андрей Лошак: «Многие из диссидентов рассуждали про свою личную голгофу, в мемуарах Горбаневской, одной из семи демонстрантов на Красной площади, есть такие строки: «Не только выразить боль своей совести, но и искупить частицу исторической вины своего народа вот, мне кажется, исполненная цель». Но по большей части советские диссиденты стеснялись громких слов, зато все как один были буквоеды, нудно и упорно требуя от государства соблюдения собственных законов. Их называли правозащитниками, потому что единственной вещью, на которую они могли опереться в отсутствие идеалов, была конституция. Неслучайно первый в Советском Союзе несанкционированный политический митинг в 1965 году прошел под лозунгом: «Уважайте советскую конституцию!» Советская власть реагировала однообразно: митинг за минуту разогнали, а в конституцию вписали статью, по которой за подобные мероприятия можно было отправлять за решетку»[22].
Если верно то, что правозащитное движение появилось в советской России в форме борьбы за соблюдение советской же конституции, то верно и обратное конституционное движение возродилось в СССР в правозащитной форме. По сути, правозащитное движение было движением за наполнение пустой «советской» конституционной формы реальным «западным» содержанием. Сами того не замечая, правозащитники восстанавливали связь времен, возрождая традицию не советского, а российского конституционализма.
Это единство конституционного процесса в России во всех его исторических формах мы только сегодня начинаем осознавать, с трудом проводя пунктирную линию, связывающую внешне независимые идеологические и политические течения, разделенные «Гималаями» двух социально-политических катастроф, постигших Россию в начале и в конце XX века. Советский, «диссидентский» конституционализм является в этом отношении недооцененным активом, малозаметным, но крайне важным звеном эволюции.
В то же время советскому «диссидентскому» конституционализму была присуща односторонность, обусловленная той исторической формой, в которой конституционное движение возродилось в России. Диссиденты основной упор делали на правах человека, уделяя гораздо меньше внимания принципам организации государственной власти, опираясь на которые только и можно обеспечить защиту этих прав.
Не то чтобы о базовых конституционных принципах вообще не шло речи. Но, в отличие от прав человека, эта проблематика не была центральной. Восприятие этих принципов было чересчур абстрактным, отвлеченным. Справедливости ради необходимо отметить, что никак иначе в условиях тоталитарного государства и быть не могло. Однако именно этой односторонности правозащитного советского конституционализма суждено было сыграть в будущем весьма важную роль.
Политически правозащитное движение осталось на обочине той революции, которая была инициирована в середине 80-х годов прошлого века горбачевской перестройкой. Практически никто из правозащитников, кроме академика Андрея Сахарова, не сыграл сколько-нибудь значимой роли в этой политической драме, уступив пальму первенства переродившейся партийной номенклатуре.
Но идеологическая роль правозащитного движения оказалась огромной, хотя и недооцененной до сих пор. Именно это движение фактически создало те лекала, по которым стали кроить и перекраивать общественный и государственный строй «новой России». Естественно, что в первую очередь это коснулось конституционного процесса.