Глава 27. Агрессия как «стратегический блеф»
Русский милитаризм так же гибриден, как и все остальное в путинской России. Предельно агрессивный на словах, наглый до неприличия там, где можно рассчитывать на полную безнаказанность, он быстро «сдувается» до униженного заискивания, если чувствует, что оппонент не шутит и можно нарваться на серьезные неприятности. Впервые эта изнанка «стратегического блефа» выпукло проявила себя после того, как разразился международный скандал по поводу сбитого над Украиной малайзийского лайнера. Именно тогда вроде бы «сориентированный» на Сталина во внешней политике Путин повел себя в кризисной ситуации как Хрущев во время Карибского кризиса. Скорее всего, это был не случайный сбой, а вынужденный алгоритм действий, к которому Россия может прибегать каждый раз, когда ее будут хватать за руку.
Отторжение РоссииПрезидент России выступил с официальным заявлением спустя четверо суток после трагедии в небе над Донбассом. Хотя привычка Путина всюду опаздывать давно всем известна, но даже для него это слишком. Однако интерес вызывает не столько «заторможенность» Кремля, сколько динамика его позиции: от замешательства к наплевательству и от него, наконец, к серьезной обеспокоенности. Два следующих дня, если верить официальным сообщениям на кремлевском сайте, прошли в целом по графику, на который катастрофа не оказывает существенного влияния. Путин встречается с Силуановым, активно общается со служителями культа в связи с торжествами в честь Сергия Радонежского. Все это перемежается несколькими ритуальными звонками руководству Малайзии и Нидерландов и практически неизбежным в этой ситуации разговором с Меркель. Очевидно, все это время в Кремле не теряли самообладания и полагали, что ситуация находится под контролем, и хуже, чем есть, уже вряд ли будет (тем более что новый пакет санкций американцы и так уже ввели).
Все поменялось к вечеру 20 июля. В Кремле происходит смена настроений, чем-то неуловимо напоминающая перемену настроений между первой и второй фазой Карибского кризиса. Президент вынужден спуститься с неба (общение с патриархом и деятелями культуры) на землю и заняться разговорами другого рода, чем накануне в Лавре. Поздним вечером 20 июля следует череда телефонных звонков один неприятнее другого. В 20:40 Путин снова разговаривает с Меркель, в 22:15 с Кэмероном, в 23:00 с премьером Австралии Тони Эбботом и, наконец, в 23:30 опять с премьер-министром Нидерландов. Через сорок минут, уже в 1:10 следующего дня, Путин успевает поговорить с президентом Франции Олландом, после чего в 1:40 ночи с 20 на 21 июля наконец записывается обращение президента Российской Федерации, которое, судя по времени его опубликования, в большей степени адресовано народам Америки, Австралии и Океании, чем народу России, который продолжает в это время спать глубоким сном.
Что же произошло такого на Западе за три дня, что заставило Путина сделать срочное ночное заявление? В принципе (по русским меркам) ничего особенного всего лишь радикальная перемена общественного мнения по отношению к России. В России общественное мнение является полностью управляемым и поэтому на политику никакого существенного влияния не оказывает. Власть способна моделировать общественное мнение «под заказ» на любой вкус. Но на Западе все наоборот. Отсутствие у правительства монополии на информацию делает его очень чувствительным к переменам общественных настроений.
Эту особенность устройства западных обществ в России не только никогда не понимали, но попросту презирали. Еще Иван Грозный, сватавшийся к английской королеве, писал, что считает ее власть ненастоящей, коли она зависит от мужицкого мнения. До сих пор Кремль чувствовал себя в отношениях с Западом достаточно уверенно, поскольку понимал, что его экономические и политические элиты заинтересованы в существовании нынешнего режима в России и менее всего желают конфронтации с ним. Поэтому в первый момент Путину, видимо, показалось, что проблему удастся «заболтать», как раньше удавалось заболтать убийство Литвиненко, гибель Магнитского и даже аннексию Крыма.
Однако реакция Запада на трагедию превзошла все кремлевские наихудшие ожидания. Никто не стал тщательно взвешивать юридические аргументы на аптекарских весах (нечто подобное произойдет годы спустя с «отравлением в Солсбери»). Это с трибуны ООН можно долго распространяться о недопустимости преждевременных выводов. Общественное мнение сразу и без всяких обиняков возложило ответственность за гибель людей на Россию и лично на Путина. Тот, кто хотя бы бегло листал заголовки западной прессы на второй и третий день после катастрофы, понимает, о чем идет речь. В результате в считанные дни негатив по отношению к России достиг такой критической массы, что ни одна политическая сила на Западе, которая рассчитывает на то, чтобы быть избранной или переизбранной куда-то в ближайшие годы, игнорировать его не может.