Осторожно прокравшись по камням, я заметил на балконе второго этажа движущуюся тень. Неужели это сам Фаулз? Я приставил ладонь козырьком ко лбу, чтобы рассмотреть силуэт. Мужчина на веранде пристраивал к плечу приклад ружья.
2Я едва успел нырнуть за камень, как прогремел выстрел. Пуля со звоном отскочила от камня в четырех-пяти метрах позади меня, и я чуть не оглох. Целую минуту я простоял, боясь пошевелиться, с бешено бьющимся сердцем, дрожа всем телом, обливаясь потом. Одибер не соврал: Фаулз и впрямь тронулся умом, раз открывает стрельбу по непрошеным гостям. Я никак не мог отдышаться. Предостережение было недвусмысленным, голос разума требовал, чтобы я бежал отсюда без оглядки. Но вопреки ему я решил не отступать, наоборот, дерзко выпрямился и стал приближаться к дому. Фаулз спустился и красовался теперь на помосте, нависшем над скалой. Вторая пуля вонзилась в ствол поваленного ветром дерева, меня обдало древесной трухой. Никогда еще я так не трусил, тем не менее, пересиливая себя, знай себе прыгал с камня на камень. Натан Фаулз, чьи романы я обожал, не мог переродиться в заурядного убийцу. Но, словно взявшись меня переубедить, он выпалил и в третий раз. Всего в полуметре от моей ноги взвился столбик пыли.
Я сократил расстояние между нами до нескольких шагов.
Проваливай! Это частная собственность! крикнул он со своего помоста.
Это не причина в меня стрелять!
Для меня очень даже причина!
Мне в глаза било солнце. Фаулз был для меня просто силуэтом без отличительных черт. Коренастый человек среднего роста, в панаме, в темных очках с синеватыми стеклами. Главное, он продолжал в меня целиться, готовый снова открыть огонь.
Чего тебе здесь надо?
Я пришел к вам, месье Фаулз.
Я снял со спины рюкзак и полез в него за рукописью «Застенчивых вершин».
Меня зовут Рафаэль Батай. Я написал роман. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли и высказали свое мнение.
Плевать мне на твой роман. Ты не имеешь права здесь появляться и меня донимать.
Я слишком вас уважаю, чтобы донимать.
Тем не менее ты это делаешь. Если бы уважал, то уважал бы и мое право на приватность.
Присоединившийся к Фаулзу на веранде красивый пес золотистый ретривер светлой масти принялся меня облаивать.
Почему ты не остановился, когда я начал стрелять?
Я знал, что вы меня не убьете.
С чего ты это взял?
Вы же написали «Лорелею Стрендж» и «Сраженных молнией».
Ослепленный солнцем, я услышал, как он усмехается.
Если ты воображаешь, что писатели обладают теми моральными свойствами, которыми наделяют своих героев, то ты очень наивен, если не попросту глуп.
Послушайте, мне просто нужны ваши советы. Я хочу писать лучше.
Советы? Ни один совет еще не сделал ни одного писателя лучше! Будь у тебя голова на плечах, ты сам бы давно об этом догадался.
Никогда не вредно уделить немного внимания другому.
Никто не может научить тебя писать. Этому приходится учиться самому.
Фаулз в легкой задумчивости опустил ствол и погладил свою собаку.
В общем, ты явился за советом и уже его получил. А теперь убирайся.
Можно оставить вам рукопись? спросил я, все же доставая пачку страниц из рюкзака.
Нет, я не стану это читать. Даже не думай.
Как же с вами непросто!
Ладно, еще один совет: займись чем-нибудь другим, забудь про писательство.
То же самое мне все время твердят родители.
Вот видишь, они умнее тебя.
3От внезапного порыва ветра камень, на котором я переминался, захлестнуло волной. Спасаясь от воды, я перепрыгнул на другой камень и оказался еще ближе к писателю. Тот снова вскинул свое ружье двуствольный охотничий «ремингтон вингмастер», такие можно увидеть в старых кинофильмах.
Как тебя зовут? спросил он, когда волна схлынула.
Рафаэль, Рафаэль Батай.
Сколько тебе лет?
Двадцать четыре года.
Давно мараешь бумагу?
Всю жизнь. Меня ничего не интересует, только это.
И, воспользовавшись тем, что завладел его вниманием, я выдал монолог: объяснил, что с самого детства чтение и сочинительство для меня спасательные круги, избавление от посредственности и абсурдности мира, что я выстроил себе из книг внутреннюю цитадель
Ты долго еще будешь утомлять меня своими клише? не выдержал он.
Это не клише! возмутился я и, оскорбленный, запихал свою рукопись обратно в рюкзак.