Пленный вдруг захохотал: никак нельзя было подумать, что ему осталось жить каких-нибудь 24 или 48 часов.
– Молодцы, ребята! Немного перестарались, но это ничего. Когда-нибудь вот так же и настоящего фашистского волка свяжете. Ловкачи, ничего не скажешь! – и фриц опять залился смехом, высоко подбрасывая вверх связанные ноги.
– Ты ногами-то не особенно взбрыкивай, – пригрозил Левка. – А то вот как хвачу топором, так и успокоишься.
Пленный посмотрел на него, потом вдруг сел:
– Ты, пожалуй, и в самом деле стукнешь. Ну-ка, кто у вас начальник? Лезь ко мне в карман и проверяй документы.
Я смотрю, а пленный уж и руки развязал. Сложил их для вида на спине, ехидно уставился на нас голубыми глазами, а сам только и думает, наверно, о том, чтобы задушить меня, как только я полезу к нему в карман.
По моему знаку Димка взял в руки винтовку и приставил дуло к затылку арийца…
– Вот что, – пригрозил я. – Не вздумай фокусничать. Хоть руки ты и успел развязать, но только шевельнись – в тот же миг твоя рыжая арийская голова разлетится вдребезги.
Пленный сразу перестал улыбаться.
– Лезь в карман, – уже серьезно вымолвил он. – Свой я. Не видите, что ль?
– Не шевелись! – приказал я и осторожно запустил руку ему под пиджак во внутренний карман.
У пленного нашелся паспорт и удостоверение личности. Я отошел к костру и, глядя в документы, повел допрос:
– Фамилия?
– Соколов.
– Звать?
– Иван Никитович.
– Национальность?
– Русский.
Все ответы пленного сходились с тем, что было в документах.
– Ты печать посмотри, печать, – шептал Левка.
Я посмотрел печать – наша. Острогорского Совета депутатов трудящихся. Вот так штука! Своего, выходит, забарабали, а Левка даже прикончить его предлагал! Хорошо, что по закону решили действовать.
– Простите, товарищ Соколов, ошибка вышла…
– Ничего, бывает… Ну и молодцы же вы, скажу я вам! Ловкачи! – опять повторил незнакомец.
Мы очень обрадовались, что нам не надо никого ни приканчивать, ни расстреливать и что в руки попался, к счастью, советский человек. Мы развязали его, и тут же он допрос повел, кто такие да откуда? Пришлось изворачиваться: сказали, что везем кое-какое барахлишко к дедушке.
Рыжий человек распрощался с нами, взял топор, винтовку и направился по дороге в ту сторону, куда и мы до сих пор шли. Он несколько раз оборачивался, весело махал нам рукой, а когда достиг поворота, крикнул неожиданно по-немецки «ауфвидерзейн!» и исчез.
– Ну, ясно – фриц! – с досадой плюнул Димка. – Только прикидывался, что по-немецки не понимает.
– Эх ты, командир! – обрушился на меня Левка. – «Ошибка вышла! Извините, товарищ!» Вот тебе и «товарищ»! Такую птицу упустили!
Что теперь делать? Догонять его? Ну, догоним, а дальше? Он же нас и перестреляет. Бежать в Острогорск? Поздно: враг успеет скрыться.
Я решил, что будет лучше, если мы пойдем вперед по нашему маршруту и при первой же возможности поставим кого следует в известность о появлении врага в лесу.
Пока мы спорили, совсем рассвело. Костер погас. Из леса, как из погреба, тянуло сырым холодом, и нас стала пробирать дрожь. Надо было что-то делать, и я скомандовал:
– Пора уже вставать на Тропу. Интендант, дай нам чего-нибудь перекусить на дорожку…
Но не успел Левка выполнить приказания, как со стороны города послышался шум автомашины.
– Дубленая Кожа! Беги к дороге и выясни, что за транспорт идет.
Димка вернулся сам не свой:
– Наши, нас разыскивают. Едут моя мама, Левкина мама и ваш дядя Паша. И все про нас разговаривают. А Левкина мама так ругается, что даже страшно. Я, говорит, как только поймаю его, так сначала всю кожу с него сдеру и в пустой сундук закрою.
– Сам ты сундук, – начал шуметь Левка. – Зачем врешь? У нас и сундука-то нет. Есть, правда, маленький, так он же опять не сундук, а баул.