О значительном влиянии обычного права на законодательство Великого княжества и Литовские Статуты писал один из первых исследователей И. Данилович[367].
До издания I Литовского Статута для правовой ситуации в Великом княжестве Литовском была характерна осведомленность людей о правовых нормах, их содержании[368]. Широко бытовали правовые афоризмы, как, например, «кождый винный не отказует у праве» (неявка в суд пригрыш дела), «хто ся на сведомье не шлет, тот речь свою тратит» (отказ от «сведомья» («свода» Русской Правды) утрата права на вещь (лицо), «хто без пригоды кого сожжет, тот сам огну годен»[369].
По мнению С. Борисенка, в достатутовый период господствовало «старое земское право», которому следует отдать предпочтение как источнику I Литовского Статута[370].
О том, что нормы Псковской Судной грамоты бытовали в форме правовых обычаев, говорит то обстоятельство, что берестяные грамоты XIIXIV вв. наполняют этот памятник права «живым, конкретным содержанием»[371].
В историографии поднимался вопрос о «национальной» принадлежности норм обычного права, послуживших источником I Литовского Статута. Попытаемся осветить эту проблему, оставив в стороне «украинский» и «белорусский» характер Статута[372]. По справедливому замечанию В. И. Пичеты, «в этих спорах, были ли Статуты 1529 и 1566 гг. белорусского или украинского происхождения» присутствуют «наличие национализма и неисторичность»[373].
Основной проблемой, на наш взгляд, является соотношение русского (древнерусского) и литовского права.
В историографии XIX в., как указывалось выше, признавалось своеобразие собственно литовского права и его влияние на законодательство Великого княжества.
Имеет место и иная точка зрения. Так, Н. А. Максимейко полагал, что I Литовский Статут вобрал в себя именно русское обычное право, а собственно Литва, находясь на более низкой ступени развития, не могла оказать влияние на развитие правовых отношений[374]. По мнению Ф. И. Леонтовича, древнейшее литовское право при сходстве жизненного уклада и быта восточных славян и литовцев было тождественно славянскому[375].
Языковое сходство, а также общие черты древнейшей материальной культуры древних славян и предков литовцев наводят исследователей на мысль о том, что некогда существовал период «балто-славянской общности»[376]. Период XI-XIII вв. отмечен взаимопроникновением и взаимообогащением балтийской и славяно-русской культур, что подготавливало почву для образования Литовско-Русского государства[377]. По мысли современного исследователя Великого княжества Литовского А. К. Кравцевича, «началом ВКЛ стал политический союз двух основных региональных сил восточнославянских городов-государств с некоторыми наиболее сильными вождями балтийских племен»[378].
Вместе с тем выявление в I Литовском Статуте черт собственно литовского права затруднено, поскольку сведения о правовой жизни древней Литвы крайне скудны. Известно, в частности, что в языческой Литве был суд, имелись и тюрьмы[379]. Известны также и литовские законы-предания, связанные с мифическими князьями Вайдевутом и Брутеном. Интересно положение этих законов об убийстве, согласно которому родственники убитого могли или казнить выданного им убийцу, или же пощадить[380]. Этот принцип находит место и в I Литовском Статуте.
В. Т. Пашуто писал, что для восстановления пробелов истории литовского права и политических институтов необходимо привлечение источников по истории пруссов, в частности Помезанской Правды[381].
Насколько правомерен такой подход?
Ведь, например, ст. 104 Помезанской Правды «о братьях» близка ст. 94 Псковской Судной грамоты[382], а многие постановления I Литовского Статута находят соответствие в европейских средневековых законах, коренясь в древнейших общеевропейских обычаях[383].
С другой стороны, между Помезанской Правдой и I Литовским Статутом прослеживается общность: Помезанская Правда в девяти случаях предусматривает ответственность «шеей»[384], что соотносится со Статутом, использующим выражение «за шию выдати».
Отраженной в I Статуте нормой литовского права (отличной от положений права русского) является, по всей видимости, двойная композиция «навязка» за преступления против женщин[385].