9 августа 1582 г. Курбский потребовал к себе в имение Миляновичи своего слугу Вороновецкого. Они о чем-то разговаривали в замке, и в тот же день Вороновецкий поехал к себе домой, но не успел выехать из Миляновичей, как его нагнал и застрелил из ружья слуга Курбского Постник Туровецкий. После этого Курбский заточил жену Вороновецкого Настасью и отобрал принадлежавшее ей имущество[335], о чем она и подала жалобу в суд. В этом судебном иске Настасья оценивает отобранное имущество и среди прочих вещей упоминает: «книг великих дванадцать коштовали тридцать осьм злотых полских, статут руский за две копе грошей литовских»[336]
Что скрывается за наименованием «статут русский»?
Возможно, что это известный на Волыне перевод Вислицкого Статута, сделанный для тех земель Великого княжества Литовского, которые уже со времен Казимира вошли в состав Короны (Галиция, часть Волыни, Подолия). Ф. И. Леонтович отмечал архаичность языка этих переводов, наличие в них терминов, слов и целых выражений Русской Правды[337], что также может свидетельствовать в пользу того, что Правда могла быть известной в Великом княжестве Литовского в более позднее время. Однако, на наш взгляд, вполне допустимо и предположение о том, что термин «статут русский» судебной жалобы Настасьи Вороновецкой мог обозначать Русскую Правду.
2.2. Предшествующее законодательство, судебные прецеденты, обычное право как источники Псковской Судной грамоты и I Литовского Статута. «Национальный вопрос» в источниковедении I Литовского Статута
Псковская Судная грамота, в отличие от I Литовского Статута, называет свои источники, упоминая в качестве таковых, в частности, «княж Александра и Константина грамоты». О том, что это за «грамоты», каково их место и значение в своде псковских законов, можно судить лишь на основании скупых свидетельств. «Княж Александра грамота», по-видимому, была дана Пскову Александром Невским[338]. Известно также, что в 1471 г. великий князь Иван Васильевич указывал, что этих «грамот» в Пскове не имеется[339].
По мнению И. Д. Беляева, главным источником псковского законодательства являлось вече; княжьи грамоты имели второстепенное значение. Возможно, это документы договорного характера между князьями и Псковом, в которых могли быть обозначены права князей как судей, судебные пошлины и т.п.[340]
К достатутовым законодательным источникам Великого княжества Литовского относятся земские привилеи, а также Судебник Казимира 1468 г. Земские привилеи носили названия «уставы», «уставные грамоты», «ухвалы», «листы» и издавались начиная с XIV в. как отдельным сословиям, так (начиная с XV в.) отдельным территориям: городам, землям, поветам. Такое положение получило в историографии емкое определение «правовой сепаратизм»[341].
Земские привилеи использовались составителями I Литовского Статута в кодификационной работе, повлияв главным образом на первые разделы и так называемое «шляхетское право»[342]. По некоторым статьям привилеев, почти дословно скопированным авторами Статута, удалось даже выправить вкравшиеся в его списки ошибки[343].
Судебник Казимира 1468 г. рассматривается в историографии двояко. Согласно одной точке зрения Судебник является первым общегосударственным законом Великого княжества Литовского. Так, Н. А. Максимейко считал Судебник неудавшейся попыткой создания общего кодекса для всех земель Литвы[344]. «Первым Литовским Судебником» назван этот памятник права в работе Ф. Чарнецкого[345].
Сходной точки зрения придерживались и представители советской историографии[346].
Противоположная позиция: Судебник закон, носящий местный характер. Так рассматривал Судебник Казимира еще В. А. Мацейовский, называвший его «белорусским Статутом» и полагавший, что эта «устава» была издана для земель «Белой Руси»[347]. Сомнение в общегосударственном характере вызывает и то, что название Судебник совершенно нетипично для литовских документов того времени. В тексте Судебник имеет самоназвание «лист». Формула промульгации Судебника совпадает с формулой промульгации областных привилеев[348].
Суждение о местном характере Судебника Казимира подтверждается и тем, что в 1514 г. сейм просил Сигизмунда дать новые законы, а не исправить старые[349].